Это может быть кульминацией в сюжете любовного или семейного романа. Но для такой кульминации годится только героиня с «восточной социализацией», феминистка не подойдёт.
Архив тегов | Редкий любовный роман
Литературная премия за самую плохую эротическую сцену в 2014 году
Бен Окри. Роман «Век магии»
В декабре 2014 года, по традиции, в Лондоне состоялся конкурс на самую плохую эротическую сцену, опубликованную в текущем году. В конкурсе участвовали заметные лица. В шорт-лист попали:
«The Snow Queen» by Michael Cunningham
«The Narrow Road to the Deep North» by Richard Flanagan
«The Hormone Factory» by Saskia Goldschmidt
«Colorless Tsukuru Tazaki and His Years of Pilgrimage» by Haruki Murakami
«The Age of Magic» by Ben Okri
«The Affairs of Others» by Amy Grace Loyd
«Desert God» by Wilbur Smith
«Things to Make and Break» by May-Lan Tan
«The Lemon Grove» by Helen Walsh
«The Legacy of Elizabeth Pringle» by Kirsty Wark
Такие «зубры» литературы, как Майкл Каннингем, Ричард Фланаган и Харуки Мураками, «проиграли» конкурс Бену Окри с его десятым романом «Век магии».
Счастливчик Бен. Выиграл вот такенную премию!
В постмодернистском мире искусства всё равно, какую премию выигрывать, главное — выиграть. Любая слава у постмодернистов многого стоит! В смысле денег. Африканец Бен на евроконе! Его жена в восторге: питание детям обеспечено.
Бен с женой (на фото жена слева)
Благодарные белые читательницы тоже пойдут в зачёт мастеру интимного слова
А это романы авторов-неудачников, проигравших Бену в живописании сексуальных сцен. Эй, Мураками, надо собраться! Кончай гнать ненаградную эротическую пургу!
Чтобы не портить вкусы начинающих русских писателей любовных романов, приведу только квинтэссенцию одной из эротических сцен в «Веке магии»: «Вселенная сосредоточилась в ней, и когда он своими ритмичными телодвижениями развернул её, под низкий вопль куда-то в ночь ушла шальная ракета».
Впечатляет, однако! А как же, братцы, обещанное России разоружение?! У них там, на Западе, оказывается, шальных ракет немеряно понатыкано — в каждой, простите, «звезде»!
Кушайте от нигерийца Бена Окри, клубничку, товарищи европейцы. Всем достанет! Нет, точнее, всех достанет неутомимый труженик эротического пера
Дарю очередной сюжетец для худшей эротической сцены в 2015 году. Хватай, Бен Окри! Всё для ослабевших белых людей как-то спокойнее запускать в постели воздушные шарики, а не шальные ракеты…
——————————————————————————————————————————————-
Научиться писать любовные (в т.ч. эротические) и дамские романы можно в нашей Школе писательского мастерства: http://book-writing.narod.ru или http://schoolofcreativewriting.wordpress.com/
Редактирование (развивающее и стилевое) и корректура любовного романа: http://book-editing.narod.ru или http://litredactor.wordpress.com/
За общелитературными знаниями заходите на мой большой блог «Литературный наставник»: http://literarymentoring.wordpress.com/
Консультации развивающего редактора по сюжету, структуре, композиции, планированию любовного и дамского романов, произведений «женской прозы»: Лихачев Сергей Сергеевич likhachev007@gmail.com
Китайских писателей в жанре Slash Fiction сажают в тюрьму
Слеш существует в Китае, несмотря на постоянную угрозу государственных репрессий
Молодая писательница арестована за свои творения гомосексуального характера (жанр дан мэй)
В 2014 году, в ходе общенационального наступления на онлайн-порнографию, примерно 20 писателей, наполняющих контентом незаконные веб-сайты эротического содержания, были арестованы в китайской провинции Хэнань. Многочисленные веб-сайты с письменным и визуальным контентом были закрыты. Большинство посаженных в тюрьму писателей — молодые женщины чуть за 20 лет. Нынешняя кампания повторяет аналогичную волну арестов в 2011 году. Снова молодых писательниц в жанре гей фантастики, известной в Китае как дан мэй, сажают, поскольку государство не желает терпеть гомосексуализм как явление. Даже странно, что молодые женщины, зная крутые нравы китайской администрации, не боятся тюрьмы — просто Солженицыны в юбках какие-то! Было бы за что садиться. Конечно, слово «писатель» к таким авторам можно относить только в кавычках и с ну очень большой иронией. У постмодернистов и Незнайку принято считать писателем и поэтом («Торопыжка был голодным, проглотил утюг холодный». Рифма!)
Жанр слэш фикшн возник, естественно, в страшно прогрессивной Америке в 1970-х, в виде пары мужских персонажей на популярном ТВ-шоу Star Trek (на шоу исполнялись несанкционированные гей романсы). До Китая слэш фикшн добрался в 1990-х в форме японской манги, известной как «любовь мальчиков» (BL).
Экземпляры любовных романов японских мальчиков, захваченных во время полицейского рейда в провинции Хэнань
В Китае этот жанр, сосредоточенный на любви мужчины к мужчине, приобрёл национальный колорит и получил название дан мэй (в дословном переводе «снисходительность в красоте»). Горячие головы даже утверждают, что дан мэй это вовсе не слеш фикшн. Любопытно, что писателями и читателями в этом жанре являются почти исключительно девушки и молодые женщины. «Дан мэй изображает совершенную любовь между красивыми юношами», — объясняет 25-летняя Чжан Лу, которая читает дан мэй с 18 лет . — «Жанр служит передаче эстетической привлекательности своих персонажей мужского пола через письменную форму. Произведения в жанре дан мэй — это попытки женщин-писательниц романтизировать фантазии мужчин, а вовсе не утвердить мужскую идею гомосексуализма».
Ещё одна бывшая писательница (видно своё уже отсидела и бросила жанр) говорит: «Дан мэй — это фантазия девушки о великолепных парнях, часто с женственными чертами. Изображения очень наивны и не косят под реализм». Энди, 32-летний гей, живущий в Шанхае, считает, что эти рассказы не обращены к читателю мужчине и никогда не будут ему интересны, потому что их сюжетные линии и персонажи слишком идеализированы. Дан мэй и гомосексуализм совершенно разные идеи, но люди, которые читают дан мэй, будут либерально настроены к гей-сообществу. В последние годы, с притоком в Китай западного телевидения и кино, актёр Бенедикт Камбербэтч, сыгравший главную роль Шерлока Холмса в популярном сериале BBC, завоевал культовый статус в кругах дан мэй. Возникло бесчисленное множество изображений гей романтики между Шерлоком Холмсом и доктором Ватсона, в том числе откровенно сексуального содержания. Вот, например, отрывок (в переводе с мандарин) с веб-сайта слэш в настоящее время доступного в Китае:
«С трёх щелчков ногтями [Шерлок] расстегнул рубашку Джона, наклонился, чтобы поцеловать кадык, а затем прошёл всю дорогу вниз: ключицы, соски, пупок. Он ловко развязал свой пояс, вынул накаченный кровью член Джона. Хотя тот оказался небольшим, зато был красивой формы, и вдруг мысль мелькнула в его голове: «Может быть, он хотел бы попробовать»».
Хорошо знакомые во всём мире герои Конан Дойла изображены в жанре дан мэй. Роман «Ожидание любви»
А это Северус и Гарри Поттер в жанре дан мэй
Авторы ищут лазейки в китайском законодательстве, чтобы продвинуть дан мэй в густые народные массы. Но, слава государственным китайским цензорам, у сдвинутых на гомосексуальных фантазиях юных «писательниц» это выходит плохо.
——————————————————————————————————————————————-
Научиться писать любовные (в т.ч. эротические) и дамские романы можно в нашей Школе писательского мастерства: http://book-writing.narod.ru или http://schoolofcreativewriting.wordpress.com/
Редактирование (развивающее и стилевое) и корректура любовного романа: http://book-editing.narod.ru или http://litredactor.wordpress.com/
За общелитературными знаниями заходите на мой большой блог «Литературный наставник»: http://literarymentoring.wordpress.com/
Консультации развивающего редактора по сюжету, структуре, композиции, планированию любовного романа: Лихачев Сергей Сергеевич likhachev007@gmail.com
Любовный роман в США. Конференция, 2014 год.
На прошедшей неделе в Сан-Антонио (Техас, США) состоялась очередная ежегодная конференция писателей романтики Америки (RWA 2014). Ассоциация RWA основана в 1980 году и включает более 10000 членов. RWA поддерживает усилия своих членов в продвижении профессиональных интересов писателей романтики. В 2012 году американский рынок книг в жанре «романтика» достиг 1,43 млрд. долларов, что составляет почти 17 % всех продаж художественной литературы.
На 5-дневной конференции в Сан-Антонио присутствовали 2200 писателей, редакторов, литературных агентов, издателей, библиотекарей, книготорговцев и учёных-филологов (в США не гнушаются писать филологические диссертации по теме «любовный и эротический роман»). В 160 семинарах участники рассматривали вопросы писательской карьеры, ремесла, маркетинга и самостоятельной публикации, и, естественно, присуждались всевозможные награды (всего 16 наград), причём награждались даже неопубликованные рукописи книг.
Один из стеллажей любовных романов
Лидером продаж своих любовных романов оказалась сверхпопулярная Нора Робертс. Истории публикаций других авторов тоже впечатляют и вселяют оптимизм в начинающих писателей и издателей.
Нора Робертс с поклонницей
Отмечен успех Лори Келлог (Kellogg), которая опубликовала девять самиздатовских романов, десятый выйдет до конца 2014 года, «если я смогу найти время, чтобы дописать». В своё время Келлог пыталась опубликоваться в книжных издательствах, но её произведения все отвергли. Тогда неутомимая авторша взялась за организацию самиздата: она не только пишет книги, но и обеспечивает их редактирование и корректуру у фриланс-редакторов и фриланс-корректоров, сама делает форматирование в цифре, сама разрабатывает обложки, производит файлы, управляет всеми операциями маркетинга и рекламы, выставляет романы на платформах Amazon, B & N, ITunes, Kobo и Smashwords. Келлог считает, что «нет другой отрасли, где люди помогают своим конкурентам, как это происходит в жанре любовного романа. Они научили меня писать». На конференции Келлог рассказала о финансовом аспекте самостоятельной публикации: «я делаю больше денег, чем я когда-либо получала от любой другой работы, которую я имела». Её электронные книги, как правило, продаются по цене 3,99 долларов, а цена её книг в мягкой обложке (печать по требованию) составляет 7,99 долларов. Она регулярно отслеживает продажи на всех платформах и практикует временное снижение цены, если продажи замедляются.
Лори Келлог
На конференции обсуждались стереотипы любовного романа. Например, упоминались слишком часто используемые слова: герцог, герцогиня, любовь, виски, сладкий, лорд, графиня, невеста, изгои, сердце, обещание, королевский, повстанец, злой, негодяй… У всех главных героинь романов ― никаких волос на теле!
Другой стереотип: в подавляющем большинстве романов женщины предстают в шляпах kicky и платьях мягких очертаний, в туфлях на шпильках и с блестящими аксессуарами.
Вся выручка от розничной продажи книг на конференции пошла на благотворительность
На конференции авторы и издатели пожертвовали книги на сумму почти 53 000 долларов, а указанные доходы пошли на благотворительность RWA.
Отмечена блистательная работа по рекламированию любовного романа в мире.
Книги издательство «Арлекино» на отдельном стенде
«Арлекино», крупнейшее в мире специализированное издательство любовных романов (более 1300 авторов, более чем 100 наименований книг в месяц на 34 языках, с офисами в 16 странах), купленное недавно издательским монстром «HarperCollins» (США), пытается приспособиться к меняющимся временам. «Арлекино» стремится закрепиться на цифровых и международных рынках. 40 % выручки «Арлекино» происходит от названий на иностранных языках. Это, кстати, оставляет надежду российским писателям романтики попасть в число авторов издательства, главные проблемы для русскоязычных авторов ― в выборе темы и оплате переводчика на английский язык. Хотя «Арлекино» в последние годы значительно снизило размеры авторских отчислений, но это общемировая тенденция.
Среди писательниц и читательниц любовных романов много толстух, но они не заморочиваются на этом обстоятельстве
——————————————————————————————————————————————-
Научиться писать любовные (в т.ч. эротические) и дамские романы можно в нашей Школе писательского мастерства: http://book-writing.narod.ru или http://schoolofcreativewriting.wordpress.com/
Редактирование (развивающее и стилевое) и корректура любовного романа: http://book-editing.narod.ru или http://litredactor.wordpress.com/
За общелитературными знаниями заходите на мой большой блог «Литературный наставник»: http://literarymentoring.wordpress.com/
Консультации развивающего редактора по сюжету, структуре, композиции, планированию любовного романа: Лихачев Сергей Сергеевич likhachev007@gmail.com
Любовный сирийский роман
В феврале 2014 года в Матере (Италия) состоялась презентация романа Амани Эль Насиф и Кристины Оббер «Сирия моя любовь». Девушка Амани родилась в Сирии, но выросла в Италии. Когда ей исполнилось шестнадцать лет, мать просит Амани приехать в Сирию на несколько дней. Попав в увлекательный мир, полный новых вкусов и ароматов, после первоначального энтузиазма, Амани обнаруживает, что её заманили, чтобы выдать замуж за двоюродного брата, о котором она раньше ничего не знала, и которого не любила. Ей объявили, что в Италию она уже не вернется. Амани связывается с повстанцами и окунается в суровую насильственную реальность восточной страны, как женщина, не имеющая мужской опеки. Вдали от друзей и своего бойфренда Андреа, Амани сопротивляется и борется за восстановление своей прежней европейской жизни.
——————————————————————————————————————————————-
Научиться писать любовные (в т.ч. эротические) и дамские романы можно в нашей Школе писательского мастерства: http://book-writing.narod.ru или http://schoolofcreativewriting.wordpress.com/
Редактирование (развивающее и стилевое) и корректура любовного романа: http://book-editing.narod.ru или http://litredactor.wordpress.com/
За общелитературными знаниями заходите на мой большой блог «Литературный наставник»: http://literarymentoring.wordpress.com/
Консультации развивающего редактора по сюжету, структуре, композиции, планированию любовного романа: Лихачев Сергей Сергеевич likhachev007@gmail.com
Короткая женская проза нашла в США своего электронного издателя
Издательство коротких электронных книг «Женская книга» (У любой женщины найдётся занимательная история). Издательство открыто с США в конце 2013 года
Основательница издательства Бет Кефарт (Beth Kephart)
Издательство принимает короткие романы и рассказы о любви, неверности, женских болезнях, женских проблемах, кулинарии, дамские мемуары и т.п. Скачивание одной книги стоит 2,99 доллара. Ниже — обложки некоторых изданных книг.
Первую из приведённых книг написала Анна Пирлман, авторша любопытных мемуаров «Неверность», в которых описана неверность трёх поколений женщин (бабушка-мама-дочь, включая саму авторшу мемуаров — «дочь»).
Откровенные мемуары «Неверность» американки Анны Пирлман
——————————————————————————————————————————————-
Научиться писать любовные (в т.ч. эротические) и дамские романы можно в нашей Школе писательского мастерства: http://book-writing.narod.ru или http://schoolofcreativewriting.wordpress.com/
Редактирование (развивающее и стилевое) и корректура любовного романа: http://book-editing.narod.ru или http://litredactor.wordpress.com/
За общелитературными знаниями заходите на мой большой блог «Литературный наставник»: http://literarymentoring.wordpress.com/
Консультации развивающего редактора по сюжету, структуре, композиции, планированию любовного романа: Лихачев Сергей Сергеевич likhachev007@gmail.com
Ланселот — мечта средневековой дамы об идеальной любви
Эдвард Бёрн-Джонс. «Ланселот у часовни Святого Грааля»
На русский впервые полностью переведен средневековый роман «Ланселот, или Рыцарь телеги»
Выпущенный издательством Common Place роман «Ланселот, или Рыцарь телеги» принадлежит перу средневекового писателя, представителя Ренессанса XII века — клирика Кретьена де Труа (1135—1185). Известный сюжет о Ланселоте, рыцаре короля Артура, впервые появляется именно в романе де Труа.
Первый полный стихотворный перевод «Ланселота» на русский язык — знаковое событие для приходящей в упадок российской филологии. Старую европейскую литературу сегодня издают мало и неохотно — это дорогое удовольствие, требующее к тому же серьёзной профессиональной подготовки, кто попало с такими текстами работать не может. Специалистов-переводчиков и специалистов-литредакторов, получивших образование в советское время, остаётся всё меньше, а новых такого же уровня фактически не появляется: подобные знания и компетенции почему-то никому в России не нужны.
Публикация таких литературных памятников, как «Рыцарь телеги», не имеет экономического смысла: затраты на них никогда не окупятся. Инициативы здесь можно ждать скорее от энтузиастов, готовых заниматься любимым делом бесплатно и не зависящих от частного или государственного финансирования.
Обложка одного из французских изданий книги Кретьена де Труа «Ланселот, или Рыцарь телеги»
«Когда Нина Владимировна Забабурова, замечательный переводчик и исследователь французской литературы, предложила нам опубликовать два подготовленных ею романа выдающегося средневекового автора Кретьена де Труа, мы ни минуты не сомневались, что за это стоит взяться, — несмотря на волонтёрский характер нашего проекта и отсутствие средств. Мы тратим деньги из своего кармана только на скромную полиграфию, никто из участников ничего не получает», — рассказали в издательстве Common Place.
Отсутствие интереса и вкуса к литературным памятникам и неумение с ними работать издатели Place объясняют глубоким культурным провинциализмом, царящим в современной России.
«Конечно, культурные артефакты ушедших эпох не являются носителями некой универсальной истины — наоборот, мы находим в них следы давно исчезнувшего опыта, повседневных практик, общественных отношений. Их инаковость, непохожесть на то, с чем мы имеем дело сегодня, помогает понять преходящий, случайный и обусловленный характер текущего исторического момента и нашего личного опыта и в то же время позволяет увидеть их уникальность и ценность», — считают энтузиасты-издатели.
«Русская планета» публикует отрывок из послесловия переводчика Нины Забабуровой, в котором рассказывается об истории создания романа Кретьена де Труа. Этот отрывок ― ниже:
Ланселот вошёл в европейскую культуру как воплощение совершенной куртуазной любви и поэзии адюльтера. Томление провансальских трубадуров и очарование кельтских преданий соединились в этом герое, занимающем особое место в творчестве Кретьена де Труа.
Об истории работы над романом «Ланселот, или Рыцарь телеги» можно судить по некоторым фактам. Он был заказан Кретьену де Труа графиней Марией Шампанской, старшей и любимой дочерью Альеноры Аквитанской, сыгравшей решающую роль в становлении французской куртуазной культуры. Работа началась, как предполагается, в 1176 году, после окончания романа «Клижес». В этот же период Кретьен работал и над романом «Ивэйн, или Рыцарь со львом» (очевидна даже перекличка их названий), который успел закончить. Но в 1181 году Кретьен получил от Филиппа Эльзасского, графа Фландрского, заказ на роман «Персеваль, или повесть о Граале». Не исключено, что в это время он поступил на службу к графу, покинув двор своей покровительницы Марии Шампанской. К этому времени Мария Шампанская овдовела, и граф Фландрский к ней сватался, но получил отказ. Подобная смена патронов — нередкое явление в эпоху Средневековья. Тогда, скорее всего, и была прервана работа над «Ланселотом». Кретьен поручил «дописать» свой роман некоему клирику, который с гордостью назвал своё имя в финале романа. Вряд ли, как полагали некоторые исследователи, роман автору просто «надоел». Обстоятельства жизни Кретьена нам неизвестны, и стоит полагать, что работу прервала более веская и объективная причина, а может быть, и целый ряд обстоятельств.
О Годфруа де Ланьи, дописавшем роман по указаниям автора, известно немного. Сам он назвал себя клириком, каковым являлся и Кретьен де Труа. Он был уроженцем Ланьи, достаточно крупного северофранцузского города, который, вместе с Труа и Провеном, являлся одним из ярмарочных центров Шампани. В середине XII века в Ланьи случились две разрушительные эпидемии эрготизма (смертельной болезни, вызываемой грибковым вредителем ржи, — спорыньёй). Ж. Ле Гофф отмечал, что эта напасть, названная «антоновым огнём», появилась в Европе в конце X века и её симптомы были описаны в 1090 году хронистом Сигебертом Жамблузским. Может быть, такое бедствие побудило Годфруа де Ланьи покинуть родные края? Расстояние между Ланьи и Труа, по средневековым меркам, немалое — более ста километров. Вряд ли Годфруа имел возможность запросто и часто наведываться в Труа, где могло бы произойти его знакомство и сближение с Кретьеном де Труа. По складу деятельности, клирик Годфруа должен был искать себе постоянное пристанище и работу (явно не связанные с сезонными передвижениями и крестьянским лихолетьем — в лучшем случае монастырь). Могло случиться и иначе. Человек XII века вовсе не был неизбежно осёдлым. В эту эпоху странствия были привычным занятием клириков. «Рыцари и крестьяне, — писал Ж. Ле Гофф, — встречали на дорогах клириков, которые либо совершали предписанное правилами странствие, либо порвали с монастырём (весь этот мир монахов, против которых напрасно издавали законы соборы и синоды, находился в постоянном коловращении)». Впрочем, следует иметь в виду один интересный факт. В 1179 году именно в Ланьи был устроен грандиозный турнир в честь коронации юного французского короля Филиппа-Августа, в котором приняло участие более трёх тысяч рыцарей. На нём присутствовали Генрих Младший (род. в 1155 году), сын английского короля Генриха II и Альеноры Аквитанской, то есть сводный брат графини Марии Шампанской, а также Филипп Фландрский, будущий покровитель поэта. Супруг Марии Шампанской Генрих Милостивый, большой любитель турниров, вряд ли мог пропустить такое зрелище, как и сама властительница Труа. Там и могла состояться встреча двух поэтов (а Годфруа оказался весьма талантливым поэтом, раз вполне успешно завершил «Ланселота»), после чего клирик Годфруа де Ланьи вдруг да и получил возможность отправиться вслед за мэтром в Труа и оказаться при дворе Марии Шампанской, неизменно опекавшей людей искусства. Иначе трудно было бы объяснить появление его имени в финале «заказного» романа.
Этому художественному опыту предшествовали два романа, каждый из которых предлагал определённый жанровый вариант, в той или иной мере совместимый с опытом средневековой литературы. В «Эреке и Эниде» очевидно главенство бретонского материала (matière de Bretagne) и очарование кельтской романтики, где есть и заповедные пространства, и чудеса, и фантастические приключения. «Клижес» в чем-то ближе «античному» варианту средневекового романа, со своей необычной для рыцарского романа точной топографией, конкретными политическими аллюзиями и трактовкой центрального конфликта через проблему Восток/Запад. После 1176 года Кретьен явно возвращается к жанровой модели «Эрека и Эниды» и ей уже не изменяет — таков выбор художника.
«Ланселот» принадлежит идее артуровского (бретонско-кельтского) мира. Для автора и его современников это мир, как бы ныне мы сказали, возвышенных романтических преданий, противостоящих современному падению нравов (подобная тема — общее место в сетованиях интеллектуалов Средневековья), в которых реализуется идеал странствующего рыцаря, свободного в своих устремлениях к любви и славе.
Образы кретьеновских доблестных рыцарей уходят вглубь кельтских преданий, которые в течение веков распространялись в Британии и Уэльсе в устной традиции. В своё время Г. Парис отметил, что артуровские сюжеты имели богатейшую устную традицию к середине XII века: «Эти англо-нормандские поэмы почти все утрачены: они известны лишь по английским, валлийским и, главным образом, французским подражаниям». Об этом свидетельствуют несколько письменных источников. Воспроизведённый в «Ланселоте» сюжет похищения королевы Геньевры связан с рядом довольно древних мотивов, и не только кельтских. Средневековому автору хорошо был известен космологический миф о Персефоне, а также миф об Орфее и Эвридике, донесённый Овидием (пример тому — средневековое «Лэ об Орфее»). В начале XII века в валлийском житии святого Гильды Премудрого, одного из первых британских хронистов, рассказывается, как Гильда помогал королю Артуру освободить похищенную королеву Гвеннувар, которую захватил и увез в Гластонию коварный король Мелв. В Мелве легко угадать Мелеагана из романа Кретьена де Труа. Здесь, правда, король Артур сам отправляется за королевой и освобождает её: «Потребовал король у мятежников королеву на один год, услышал, однако, что она останется. Поэтому он собрал войско всего Корнуолла и Девона; война между врагами была подготовлена». В текстах, условно говоря, «исторических», к которым можно, прежде всего, отнести «Историю бриттов» Гальфрида Монмутского, трагедия артуровского мира связана с двойным предательством — Мордреда, племянника короля, и Геньевры, неверной супруги, которая бросает короля ради узурпатора. Кретьен де Труа полностью изменил этот уже известный сюжет, сделав возлюбленным королевы Ланселота, тем самым значимо сменив акцент: конфликт из династического перерос в психологический.
Ланселот упоминается в романе «Эрек и Энида» как Ланселот Озерный и в перечне рыцарей стоит на третьем месте вслед за Гавэйном и Эреком. Как не раз отмечали исследователи, сюжет «Ланселота» содержит немало отсылок к тексту «Тристана и Изольды», столь любимому средневековым обществом и известному во многих вариантах. Сам Кретьен в первых строках романа «Клижес» признался, что тоже поведал историю о том, «как любила горячо Изольда пылкого Тристана». Этот текст до нас не дошёл и явно относится к раннему творчеству писателя. Но тем больше оснований увидеть в «Ланселоте» очевидные параллели к «тристановскому» сюжету: любовная связь рыцаря и королевы, жены сюзерена, разоблачение измены (простыни, запачканные кровью раненого рыцаря), ложь влюблённых, оправдательный поединок.
У Кретьена Ланселот окружён тайной. Само его имя откроется только к середине романа. В тексте лишь бегло упоминается о некоей «даме-фее», взрастившей его и подарившей ему кольцо с заветным камнем, призванным спасать от бедствий. Мотив этот явно связан с кельтскими преданиями. В более поздних средневековых текстах, связанных с историей Ланселота, эта фея будет именоваться Вивианой, чаще Дамой Озера, возлюбленной самого Мерлина, а герой окончательно получит имя Ланселота Озёрного.
Ланселот, рыцарь телеги
Роман Кретьена открывается прологом, имеющим особое значение. Ранние докретьеновские романы во Франции обычно соотносились с античными источниками и часто представляли собой даже не перевод, а переложение латинских сочинений (к примеру, «Роман о Фивах», написанный в 1155 году, представляет собой адаптацию поэмы Стация «Фиваида»). Кретьен в прологе подчёркивает, что следует лишь воле графини Шампанской, пожелавшей, чтобы он написал «роман». Обычно считается, что в средневековой литературе романом называли любое произведение, написанное на романском, местном, наречии. В прологе понимание романа намного шире. Кретьен тоже подчёркивает, что обратился к родному языку (таково пожелание покровительницы), но при этом явно предполагает сочинение с совершенно новым сюжетом, который предложен ему Марией Шампанской. Отсутствие отсылок к источникам — важная деталь. При этом автор, получая от заказчицы «сюжет и замысел», оставляет за собой право этот сюжет развернуть и интерпретировать по собственному усмотрению, то есть перевести в собственную художественную реальность:
О Рыцаре телеги тут
Начнёт Кретьен повествованье.
Сюжет и замысел сказанья
Внушила госпожа ему,
И лишь добавит он к тому
Своё усердье, ум да совесть.
Очевидно, что в центре будущего романа — история героя, рассказанная на новый лад. Ланселот — это мечта об идеальной любви, живущая в душе средневековой читательницы и слушательницы. Один из исследователей остроумно заметил, что средневековый роман — это клирик и дама, ему внимающая. Знатные женщины в эпоху Кретьена составляли основную читательскую аудиторию.
О продуманном плане романов Кретьена де Труа можно говорить, имея в виду понятия, которыми пользовался сам автор в предисловиях к романам «Клижес» и «Ланселот, или Рыцарь телеги»: matière («материал»; может быть, «фабула»), sens (смысл»), сonjointure («соединение», или в переводе на язык современных понятий — «композиция»). В совокупности эти три элемента составляют, по Кретьену, авторское искусство. Самосознание поэта, утверждающего особую значимость авторского творчества, отражало новые тенденции средневековой эстетики. Как справедливо отмечает Умберто Эко, с появлением рыцарства эстетические ценности «становятся принципами социальными». С вторжением в культуру женского начала «подчёркивается значимость чувства, и поэзия из объективного делания превращается в субъективное изъяснение». В итоге меняется статус поэта и его самооценка: «Труд поэта адресован не Богу и не церковной общине; он не имеет ничего общего с архитектурным произведением, о котором заранее ясно, что оно будет закончено кем-то другим; поэтическое сочинение нельзя считать адресованным узкому кругу знатоков манускриптов. Всё это приводит к тому, что поэт всё больше и больше вкушает славу быстрого успеха и радость личной известности». Именно таков статус автора в романах Кретьена де Труа и в прологе к «Ланселоту», где он гордо называет своё имя.
—————————————————————————————————————————-
В настоящее время голливудская киностудия «Warner Bros.» снимает очередной фильм о короле Артуре и рыцарях круглого стола. На это раз главным героем истории, по засекреченному сценарию, будет именно Ланселот — самый почитаемый среди рыцарей.
Кадр со съёмочной площадки
♥♥♥
Если вы нашли это сообщение полезным для себя, пожалуйста, расскажите о нём другим людям или просто дайте на него ссылку.
——————————————————————————————————————————————-
Научиться писать любовные (в т.ч. эротические) и дамские романы можно в нашей Школе писательского мастерства: http://book-writing.narod.ru или http://schoolofcreativewriting.wordpress.com/
Редактирование (развивающее и стилевое) и корректура любовного романа: http://book-editing.narod.ru или http://litredactor.wordpress.com/
За общелитературными знаниями заходите на мой большой блог «Литературный наставник»: http://literarymentoring.wordpress.com/
Консультации развивающего редактора по сюжету, структуре, композиции, планированию любовного романа: Лихачев Сергей Сергеевич likhachev007@gmail.com
Знаменитые любовные романы. 2. Манон Леско
Статья В. Кожинова «Роман Прево как зрелый образец жанра»
В 1731 году в Англии, а в 1733 году во Франции выходит роман Антуана Прево «История кавалера Дегрие и Манон Леско». Судьба этой книги подобна судьбе многих великих произведений: «Манон Леско» рождается дважды. Громкий успех у современников (конфискация первого французского издания только обострила интерес), затем более чем полувековое забвение и, наконец, второе открытие в великую эпоху французского романа, когда Бальзак относит повествование Прево к совершеннейшим творениям мирового искусства слова, а Мопассан пишет: «Манон Леско создала обаятельную форму современного романа».
В этом суждении содержится глубокая истина. В частности, Прево дал первый образец подлинно великого романа. Величие «Дон Кихота» зиждется ещё на неразрывной связи с эпопеей Возрождения; Сервантес сливает воедино художественное освоение двух эпох. То же самое с большими основаниями можно сказать и о «Робинзоне-Крузо». Между тем «Манон Леско» — это в полном смысле роман и в то же время произведение, вошедшее в так называемый золотой фонд. Но это, по-видимому, и означает, что роман в творчестве Прево достиг зрелости, встал в один ряд с другими основными жанрами. И совершенно прав Мопассан, говоривший: «Сколько исчезло других романов той же эпохи!.. Мало кто знает самые известные книги того времени, а их содержания не помнит никто. И только эта повесть… пережила остальные, потому что она — один из тех шедевров литературы, которые составляют вклад в историю народа».
Прево написал десятки томов прозы; многие его романы и очерки имели большое значение в его время и высоко ценились. Сама «История кавалера Дегрие и Манон Леско» была только дополнительным томом «Записок знатного человека, удалившегося от света». Но лишь в этой небольшой повести Прево удалось открыть и создать нечто такое, что определило её бессмертие и мощное — пусть не всегда осознаваемое самими писателями — воздействие на последующее развитие литературы.
Роман Прево получил тонкую характеристику в небольшой работе В.Р.Гриба. Но исследователь рассматривает «Манон Леско» преимущественно с точки зрения последующего развития романа. Так, он справедливо утверждает, что «Прево первый в XVIII веке открыл «иррациональную», необъяснимую, с точки зрения буржуазного рассудка, сторону новой психологии, создаваемой развивающимся буржуазным обществом… Это открытие не могло быть как следует понятым в XVIII веке. Его оценили только впоследствии». Анализируя открытие Прево, исследователь пишет: «Не только сословные предрассудки, внешние препятствия разрушили счастье двух влюблённых, но и внутренние причины — характер самой Манон, неуловимый и причудливый, сотканный из противоречий и загадок. Прево как художника интересует не борьба добра со злом, а неуловимое их слияние…
Постоянная и ветреная, преданная и вероломная, целомудренная и продажная, простодушная и лукавая — кто такая Манон?.. Над этими вопросами ломает голову бедный Дегрие. К Манон неприложимы… обычные мерки, критерии формально-рассудочной морали».
«Между тем, — продолжает В. Р. Гриб, — характер Манон — не игра природы, но порождение совершенно определённых исторических условий… Уничтожая всяческие остатки патриархальной безличности… буржуазная цивилизация превращает обычное половое влечение в индивидуализированную страсть, любовь. Но этот «величайший нравственный прогресс» (Энгельс) двойствен, как и все, что исходит от буржуазной цивилизации. Развивая индивидуальную половую любовь, она вместе с тем искажает ее, ибо, развивая свободу чувства, отстаивая право каждого человека располагать своей душой и телом, буржуазная цивилизация превращает эту свободу в свободу мнимую, формальную… Параллельно развитию индивидуальной половой любви идет развитие проституции…
Манон не лицемерна и не цинична; она наивно выражает, сама не понимая этого, цинизм, лицемерие самой буржуазной действительности…».
Вместе с тем, конечно, Манон столь же наивно и потому прекрасно выражает и ту индивидуальную свободу чувства, которая — пусть она ограничена или даже иллюзорна — создана историческим развитием. Характер Манон впитывает в себя и сливает воедино объективную двойственность человеческого бытия целой эпохи. В романе Прево можно найти ясные, может быть даже несколько прямолинейные, характеристики этой двойственности: «Любовь гораздо сильнее изобилия, сильнее богатств и сокровищ, но она нуждается в их содействии, и для чуткого любовника нет ничего ужаснее мысли, что помимо его воли скудость средств низводит его до убожества самых низменных душ».
Как замечает В. Р. Гриб, роман Прево изображает «сквозь призму понятий XVIII века» такие явления и процессы, которые действительно разовьются лишь в XIX веке.
Всё это очень верно и существенно. Но роман Прево имеет и другой смысл, который выясняется как раз в связи с предшествующим развитием литературы; этот роман имеет первостепенное значение и ценность не только как предвосхищение будущего, но и как определённое завершение прошлого. И с этой точки зрения никак нельзя ограничиться проблематикой одного лишь образа Манон. В высшей степени знаменательно, что роман, названный автором «История кавалера Дегрие и Манон Леско», с XIX века известен под именем «Манон Леско». Можно с серьёзными основаниями утверждать, что для восприятия XVIII века на первом плане был именно Дегрие с его поражающе сильной и глубокой любовью, а не объект этой любви — «плутовка» Манон. Новаторский смысл образа Манон, — смысл, о котором говорит В. Р. Гриб, — действительно не был понят и оценен тогда. А с другой стороны, психологические открытия, воплощённые в образе Дегрие, были превзойдены в романах Руссо и Гёте. Именно поэтому во второй половине XVIII века «Манон Леско» была явно забыта — хотя в первые годы жизни этой книги она, запрещённая за её «безнравственность» во Франции, несколько раз издавалась за рубежом и контрабандой доставлялась жаждущим читателям.
Не следует забывать — а это по странной, поистине необъяснимой причине часто делается, — что роман Прево был издан в 1731 году, то есть за десять лет до «Памелы» Ричардсона или даже романов Мариво и за тридцать лет до «Новой Элоизы» Руссо. Ему предшествует только плутовской роман, завершаемый «Жиль Бласом» (1715 — 1735), романы-эпопеи Сервантеса и Дефо и «Принцесса Клевская» Лафайет.
Уже более столетия роман Прево называется «Манон Леско». Но это явное нарушение авторской воли. В предисловии к роману бежавший из монастыря молодой аббат писал, что он вводит в «Мемуары знатного человека» «приключения шевалье Дегрие», намереваясь «изобразить ослеплённого юношу, отказывающегося от своего благополучия и сознательно устремляющегося к самым жестоким невзгодам. Обладая всем… он добровольно предпочитает незавидное скитальческое существование…; он предвидит свои несчастья, но не желает их избегать…». И буквально ни слова о Манон: она ведь только объект страсти Дегрие… Впоследствии Манон будет отомщена: через полтора столетия Мопассан напишет эссе «История Манон Леско», где уже именно Дегрие понимается лишь как объект — объект неотразимого, почти гениального обаяния Манон. Покоренный этим обаянием, Дегрие «становится, сам того не ведая и не сознавая, мошенником, плутом, негодяем…».
Прево пишет в предисловии, что его увлекла цель изобразить в Дегрие «характер двойственный, сочетающий в себе пороки и добродетели, нескончаемый разлад между добрыми намерениями и дурными поступками…». Между тем Мопассан говорит то же самое как раз о Манон: «Это — полная противоречий, сложная, изменчивая натура… Как отличается она от искусственных образцов добродетели и порока, столь упрощённо выводимых сентиментальными романистами…»
Равновеликие писатели двух эпох словно спорят друг с другом; между тем можно, вероятно, доказать, что образы Дегрие и Манон существенны в одинаковой степени, поскольку они, такие, как они есть, невозможны, немыслимы друг без друга. Если позволено сказать всё сразу, упрощенно, схематично, — Прево слил в единое целое роман плутовской и психологический роман для избранных, традицию «Ласарильо с Тормеса» с традицией «Принцессы Клевской». Но в результате родилось нечто совершенно новое, ибо Манон — это уже не «пикаро», не просто «плутовка», а Дегрие — не только «рефлектирующий аристократ».
Некоторые исследователи видят в романе Прево лишь ступеньку к чисто психологическим романам Ричардсона, Руссо, Стерна; событийные плутовские элементы «Истории кавалера Дегрие…» предстают в этом случае как непреодолённые пережитки прошлого. Но это верно только в узко определённом и ограниченном смысле. Сентименталистский роман действительно резко углубит и расширит психологический анализ, и после этого само по себе освоение сложной душевной жизни Дегрие не будет уже представлять значительной ценности. Но развитие сентименталистского романа явится вместе с тем односторонней, уходящей куда-то за пределы искусства линией. Так, у Стерна местами обнажается «внехудожественный» эксперимент, по-настоящему интересный лишь для писателя и, быть может, психолога (всё это в своё время интересно и тонко раскрыл В. Б. Шкловский). Эти крайности необходимы для последующего искусства, и в частности для Толстого; но при всём том роман Прево имеет более завершённую форму, чем эссеистские романы Стерна, и в определённом смысле даже более зрел — как это ни парадоксально звучит относительно произведения, созданного на 30 — 40 лет ранее… И эта зрелость — не в образах Дегрие и Манон, взятых по отдельности, но в их связи и взаимоотражении. Роман Прево не только предшествует книгам Стерна; через голову Стерна он предвосхищает, например, «Пармский монастырь» (кстати, и в этом романе Стендаля фабула подчас приобретает своего рода плутовской колорит).
Словом, плутовские элементы романа Прево не должны быть поняты нами как некие неизбежные, но нежелательные реликты заканчивающегося этапа истории жанра; без них, собственно, и невозможна «стихия Манон». Кроме того, Прево вообще-то начинает, отправляется в своём романе как раз от традиции Лафайет и лишь потом вводит плутовскую линию. И всё дело именно в этой двойной теме: от неё зависит, ею определяется двойственность Дегрие, о которой говорит сам Прево, и двойственность Манон, привлекающая всё внимание Мопассана. Образ Манон делается тем, что он есть, через восприятие и отношение Дегрие; для всех остальных Манон только плутовка, которую родители посылают в монастырь, обманутые сластолюбцы — в тюрьму, полицейские власти — в заокеанские колонии. С другой стороны, Дегрие, которого ожидала традиционная колея придворной или церковной карьеры, только благодаря встрече с Манон и отношениям с ней ввергается в столь напряжённую и активную жизнь.
Но обратимся к реальному движению романа. Прево как бы исходит непосредственно из наследства «школы Ларошфуко». В романе можно найти немало (хотя и меньше, чем в книге Лафайет) относительно самостоятельных фраз и целых абзацев, которые и по характеру содержания, и по форме являются, в сущности, вставными максимами, — вспомним, что в плутовских романах почти всегда есть вставные новеллы; это своего рода свидетельства процесса происхождения, родимые пятна жанра.
Эти максимы чаще всего вложены в уста самого героя, которого мы застаём в начале повествования завершающим «класс философии» и живущим «разумно и размеренно»; его «благоразумие и сдержанность всех всегда восхищали». Это юноша, впитавший то самое своеобразное рационалистическое мироощущение, которое выразилось в деятельности «школы Ларошфуко», продолженной уже на рубеже XVII — XVIII веков старшими современниками Дегрие — Фенелоном и Фонтенелем. Дегрие говорит, что он мог бы быть «благоразумен и счастлив»: эти свойства понимаются им как необходимо взаимосвязанные. Совершенно неправильно было бы думать, что Дегрие не подозревает о существовании «безрассудных» человеческих качеств; напротив, он даже убежден в непреоборимости «пучины страстей» и в этом отношении разделяет идеи янсенизма. Его друг Тиберж называет его «самым завзятым янсенистом», и Дегрие соглашается: «…Я безусловно испытал на себе истинность их учения».
Философски-этические мотивы вообще проходят через весь роман. Однако они остаются в значительной степени внешним обрамлением; основное содержание и вместе с тем ценность романа определяются как раз непосредственным, как бы реально совершающимся перед нами событийно-психологическим действием, в котором уже сметается прочь и растворяется всякая философическая устойчивость и рассудительность. Тиберж высказывает Дегрие справедливую максиму: «Для того чтобы внимать голосу мудрости и истины, требуется спокойствие духа». Но именно этого лишается Дегрие после встречи с Манон. Вступив в жизнь благоразумным и сдержанным созерцателем, похожим на лирических героев книг «школы Ларошфуко», он оказывается мгновенно «ввергнутым в пучину страсти» — страсти, которая вынуждает не только наблюдать, но и действовать, не только переживать, но и жить.
Можно бы провести интересную параллель: Дегрие — как, скажем, и Ларошфуко — постоянно анализирует жизнь, стремится объективно понять чувства и поступки — и свои собственные, и Манон. Однако ему не удается добиться той победы над жизнью, которой добивается Ларошфуко. Последний в своём рационалистическом анализе как бы разлагает жизнь на простейшие, уже вполне понятные элементы, и в итоге не остаётся ни одного тёмного уголка. Но это возможно лишь потому, что Ларошфуко имеет своим объектом людей «вообще», которые выступают как носители некой суммы чувств, стремлений, манер поведения.
Между тем Дегрие оказывается лицом к лицу с индивидуальным живым человеком, с Манон, которая есть цельное, нерасчленимое воплощение жизни: «Всё её существо было сплошное очарование… Я ощущал трепет, как это бывает, если ночью очутишься в пустынном поле: всё думаешь, что вокруг существует какой-то особый мир; невольно охватывает тайный страх». Жизнь является в облике Манон, неся одновременно, сразу восторг и ужас, наслаждение и боль; и именно эта нерасчленённость вызывает ощущение таинственности, трепет очарования. И здесь оказывается бессильным рационалистический анализ.
В то же время совершенно неверно было бы сказать, что анализ, созданный «школой Ларошфуко», просто преодолевается и отбрасывается в романе Прево. Это совсем не так. Именно развитый и утончённый аналитизм позволяет достичь подлинного осознания богатства и ценности живой жизни. Именно исчерпав до конца попытки «разложить» человека, можно действительно понять и оценить уже неразложимый «остаток». В плутовском романе жизнь являлась в её цельном, не подвергнутом анализу (особенно психологическому) движении. Но это как раз не давало возможности обнажённо раскрыть обаяние прозаической жизни. Прево уже основывается на точных открытиях аналитического направления, и вот, в сущности, тот же самый плутовской человеческий характер предстает в ином свете или даже, точнее, другим, не таким, каким мы его знаем по романам XVII века.
В. Р. Гриб в своей уже цитированной здесь содержательной работе пишет, что для Дегрие, «воспитанного в рационалистическом духе… характер Манон представляется противоречащим всем законам природы, аномалией, наваждением». Исследователь не вполне прав, ибо он, обратив всё внимание на Манон, не учитывает, что мировосприятие Дегрие развивается — правда, развивается не по прямой линии, но зигзагами, в форме отдельных прозрений. Вначале, подозревая первую измену Манон, Дегрие действительно исходит из формально-рассудочных представлений о жизни: «Мне казалось совершенно невероятным, что Манон меня обманывает… Столько же доказательств любви, сколько я дал ей сам, получил я и от неё: как же тут обвинять?..» Или, убедившись уже во втором обмане Манон, Дегрие возмущается, что «это совершено после всех жертв», которые он ей принёс, «отказываясь от состояния, от неги родительского дома, урезывая себя в самом необходимом для того, чтобы удовлетворить её малейшие прихоти и капризы…»
Но эта рационалистическая расчётливость, требование платы за плату постепенно исчезает из сознания Дегрие. Трудно сказать, проявляется ли в этом изменении осознанный замысел романиста; скорее всего — это результат объективного развития действия, движения событий и переживаний. Но, во всяком случае, Дегрие уже предстаёт совсем иным, когда говорит, что счастье «неотделимо от тысячи мук, или, вернее сказать, это есть сцепление несчастий, сквозь которые люди стремятся к блаженству… Сила воображения позволяет находить радость в самом страдании, ибо оно может привести к желанному для нас блаженному концу… Я верю, что один миг, проведённый с Манон, полностью окупит все огорчения, которые я вынесу ради неё… Мое счастье как бы соприродно со своими муками».
Здесь слово «окупит» имеет уже совсем иной смысл. Оно не означает простой расчётливости: радости оплачиваются страданиями. Дегрие говорит о единстве, «соприродности» счастья и мук; он согласен на страдания не потому, что они будут оплачены, но потому, что они сопричастны радости и наслаждению, ибо принадлежат одной и той же цельной стихии жизни.
Впрочем, этого открытого выражения нового сознания Дегрие могло бы и не быть: всё движение романа воссоздаёт именно то, что герой все глубже и сильнее воспринимает и принимает Манон как живое, реальное чудо — чудо самой жизни в её противоречивой, но непобедимо прекрасной для человека цельности. Рассказывая об отъезде в пустынную и дикую Америку, Дегрие замечает: «Я терял всё, что так ценят остальные люди, но зато я стал повелителем сердца Манон, единственного сокровища, которое сам ценил». И в художественном мире романа это действительно ни с чем не сравнимое сокровище, ибо Манон есть как бы вся подлинная, живая жизнь в осязаемом индивидуальном воплощении, и к тому же Дегрие отдал ей, вложил в неё и свою собственную жизнь. Есть великие ценности, ради которых стоит умирать; в романе Прево утверждаются ценности, ради которых стоит жить.
Дегрие говорит Манон, что «все блага, не похожие на те, каких я жду от тебя, достойны презрения, ибо в моём сердце они не смогли бы хотя на миг устоять пред одним твоим взглядом». Это надо понимать прямо и буквально, поскольку речь идёт о благах, которые может дать общество начала XVIII века, готовое рухнуть общество, чьи отношения и идеи потеряли человеческую ценность. Все внешние препятствия и требования — долг, мораль, религия, честь, стремление к успеху в общественной деятельности — не только не могут остановить Дегрие, но и не так уж волнуют и мучают его.
Действительно ужасают и заставляют страдать его лишь те преграды, которые заключены в самой Манон. Она предстает как цельное и полное воплощение живой стихии жизни. Но это неизбежно означает, что она вбирает в себя всё, что разлито в современном мире, его двойственную, противоречивую природу. Она не может быть только чистой, возвышенной, благородной — тем самым она лишилась бы своей живой полноты. Она именно потому так всесильно привлекает Дегрие, что не знает ограничений, очертя голову бросается в жизнь и, значит, впитывает в себя и весь её яд, всю её извращённость. Попытка «благоразумно» ограничить себя иссушила бы её существо, подавила бы в ней не только мучающие Дегрие, но и прямо вызывающие его восторг свойства. Манон представляется аббату Тибержу всецело безумной; но он, с его призывами к абсолютному «благочестию», также кажется ей «полоумным».
После первого обмана Дегрие решает вообще «отказаться от радостей света», возненавидеть «всё, чем восхищаются заурядные люди», и избрать «мирный и уединённый образ жизни» на лоне природы, в тесном кругу «разумных» друзей, среди любимых книг, оставив для целого мира лишь узкую щелку — переписку с парижанином, который сообщает о событиях дня лишь для того, «чтобы потешить… безумием суеты человеческой». Дегрие прилагает все силы, чтобы осуществить этот янсенистский идеал, и в течение года готовится к епископскому званию. Но первая же новая встреча с Манон рушит всё. Дегрие чувствует, что для Манон он с лёгкостью пожертвует «всеми епископствами на свете», хотя в то же время отдаёт себе отчёт, что он падает с ней «на самое дно пучины», в «пропасть» страданий и несчастий.
Жизнь, которая словно концентрируется в Манон, ежеминутно отравляет её неутолимой жаждой роскоши, развлечений, богатства — жаждой тех благ, которые предстают как единственно возможные удостоверения человеческого достоинства, свободы и счастья. Манон отличается поразительным равнодушием к деньгам как таковым, «но она не могла и минуты прожить спокойно, если боялась, что денег вскоре не будет»; ведь скудость средств низводит человека «до убожества самых низменных душ». Она уходит к богатым покровителям, чтобы «вытянуть» у них деньги, и пишет Дегрие: «Я озабочена тем, чтобы сделать моего шевалье богатым и счастливым».
Вместе с тем Манон бросается в авантюры вовсе не только для добывания средств привольной жизни, сами её авантюры выступают как выражения привольной жизни. В этом отношении замечательна одна из центральных сцен романа. Получив от очередного обожателя богатые подарки, Манон собирается вместе с пробравшимся к ней Дегрие бежать из нанятого для неё дома. Перед самым побегом Дегрие рассказывает ей о шутливом предложении одного из друзей — задержать на улице спешащего к Манон аристократа, съесть его ужин и лечь спать в его постели. Но Манон отнеслась к этому замыслу вовсе не только как к остроумной фантазии: «Она, к моему великому изумлению, стала всерьёз отстаивать его, усмотрев в нём нечто поистине замечательное… Она… твердила, что я веду себя как тиран и не хочу ей «и в чем угодить»».
Эта проделка, которая закончилась для Манон тюрьмой и ссылкой в Америку, воспринимается Дегрие лишь как бессмысленный каприз. Но для Манон она предстаёт как подлинное самоутверждение, как проявление её человеческой энергии, дерзости, незаинтересованной авантюрности, игры с жизнью. Эта реализованная шутка гораздо дороже ей, чем добытые деньги (которые она, кстати, при этом теряет). У Манон ведь просто и нет возможности утвердить себя, воплотить свою личную смелость, фантазию и, в конце концов, свою месть враждебному ей миру на каком-либо ином пути. И, собственно говоря, Дегрие — хотя он и не осознаёт это — любит Манон во многом именно потому, что она способна на такие поступки, в которых — пусть однобоко и извращённо — выражается её неистощимо живое, неограниченное человеческое существо. Но одновременно Дегрие остаётся совершенно чужд этой авантюрной жизни. Ему, аристократу, просто не нужно «утверждать» себя такими способами. Когда после описанной проделки и он, и Манон попадают в тюрьму, быстро обнаруживается различие между ними: полицейские власти решают «во-первых, немедленно выпустить меня…; во-вторых, заключить Манон до конца её дней в тюрьму или выслать в Америку».
И всё же Дегрие с самого начала вынужден встать на путь плутовской жизни. Для него невыносимо плутовство Манон, и он как бы перекладывает её судьбу на свои плечи, чтобы спасти её от проституции. В силу жестокой необходимости он становится на одну доску с настоящим пикаро Леско, братом Манон, — бесчестным шулером, вымогателем, стремящимся извлечь как можно больше выгоды из красоты сестры, мошенником, убитым впоследствии за свои плутни. Благородный аристократ учится у Леско, усваивая его назидания.
Дегрие, конечно, не превращается в плутовской персонаж; он остается в своём существе тем же самым «высоким» героем. Но он становится заправским шулером, ибо его благородное лицо «не позволяло заподозрить какие-либо плутни», помогает обирать влюбляющихся в Манон богачей, не раз арестовывается как мошенник, выкрадывает Манон из тюрьмы, пытается напасть во главе наёмной шайки на конвой партии ссыльных… Он даже проникается психологией пикаро, размышляя о том, «сколько в Париже людей… добывающих себе средства к жизни теми талантами, какие у них имеются», и как «изумительно справедливо», что «большинство знати и богачей — люди весьма недалёкие», коих можно «водить за нос».
Так на наших глазах совершается грехопадение героя, словно сошедшего с высоких подмостков поздней классицистической драмы и по узкой лестнице пессимистического психологизма «школы Ларошфуко» спустившегося в подвалы плутовского романа, где этот рефлектирующий характер обретает бурную и страстную жизнь. Он всем своим существом отдаётся тому «безумию», от которого убегала принцесса Клевская, и начинает не только переживать, но и жить; с другой стороны, плутовская героиня как бы поднимается через Дегрие до самосознания. В его любви и размышлении она теперь переживает себя. Несовместимые, казалось бы, крайности сближаются, соединяются, обогащая и оживляя друг друга. И уже нельзя различить высокое и низкое. В Манон ясно видны черты трагической (хотя и отнюдь не трагедийной) героини; Дегрие, которого слуги, обыскав, тащат в отеческий дом, а полиция застает в чужой постели, явно приобретает комические свойства (вовсе не становясь, конечно, комедийным персонажем). В повествовании Прево впервые выступают в полном смысле «средние» характеры, и это есть одно из главных открытий романа.
Но для нас гораздо важнее понять, как это открытие претворяется в форму, в тело жанра. Мопассан совершенно прав, утверждая, что книга Прево «создала обаятельную форму современного романа». «Обаяние» Мопассан видит, в частности, в том, что «чары» Манон «точно лёгкий, неуловимый аромат, струятся со страниц этой изумительной книги; ими дышит каждая фраза…». Об этом же говорит в заключение своей статьи В. Р. Гриб, отмечая, что Прево создал «неуловимый облик Манон, переливающийся тончайшими оттенками», что образы полны «радужной изменчивости» и «трепетной зыбкости красок». Дело здесь вовсе не только в своеобразии самого характера Манон. «Неуловимые» свойства, «тончайшие оттенки», «зыбкость» и «изменчивость» предстают перед нами в любом зрелом и подлинно художественном образце искусства романа. Вместо твердых очертаний и ясных красок «высокого» и «низкого» жанров, героики и сатиры, трагедии и комедии в романе господствуют тонкие штрихи и полутона.
Не следует понимать это как утверждение некой расплывчатости и невнятности изобразительной ткани романа: тончайшая черточка может быть проведена очень уверенно, а сложный оттенок цвета можно передать с бьющей в глаза точностью. Всё дело в самом схватывании неуловимых линий, деталей, нюансов целостной стихии повседневной жизни. В плутовском романе на всём ещё лежит комедийный колорит, затушевывающий многогранность и переплетение оттенков; характерно, что, начиная с «Забавного чтения о Тиле Уленшпигеле» и до «комической эпической поэмы в прозе» о Томе Джонсе, роман осознаётся в плоскости низкого, комедийного жанра. С другой стороны, «Принцесса Клевская» предстает ещё как нечто высокое, окрашенное героикой и трагедийностью, под которыми тонут, например, постоянные уловки героини, пытающейся всё время обмануть окружающих.
В романе Прево вся изобразительная форма — сюжет, детали картины, речь рассказчика и героев — лишена какого-либо заранее данного и определённого колорита. Вот два эпизода, первый из которых мог бы быть собственно комическим, а другой — трагедийным. О первом эпизоде уже шла речь выше. Прево изображает, как отец обманутого Манон любовника, беспокоясь об исчезнувшем сыне, ночью врывается в комнату, где находятся Дегрие и Манон: «Старик вошёл в дом под охраной двух стрелков… Мы уже ложились в постель; дверь открывается, мы видим его, и кровь застывает в наших жилах.
— О боже! это старый Г. М., — шепнул я Манон. Я бросился к шпаге. К несчастью, она запуталась в ремнях. Стрелки, заметившие мое движение, тотчас же поспешили её отобрать. Мужчина в рубашке не может оказать сопротивления. У меня была отнята всякая возможность защиты. Г. М., хотя и взволновался этой сценой, не замедлил всё же меня узнать. Ещё легче узнал он Манон. — Не наваждение ли это? — произнёс он серьёзным тоном. — Неужели я вижу перед собой шевалье Дегрие и Манон Леско? Во мне всё так закипело от стыда и боли, что я ему даже не ответил».
Прево словно поставил заранее перед собой особенную задачу: преодолеть всякий заранее заданный тон рассказа. Комизм и трагизм положения как бы взаимно преодолевают друг друга, причём можно, очевидно, утверждать, что внешняя низменность фактов (неожиданное вторжение в спальню, запутавшаяся шпага, невозможность защищаться в рубашке, иронические вопросы врага) снимается истинной высокостью внутреннего состояния героя (которая, конечно, выясняется во всей полноте повествования).
В конце романа есть эпизод, изображающий похороны Манон на пустынной равнине, эпизод, заставляющий вспомнить потрясающую сцену из «Тихого Дона»: «Больше суток провел я, не отрывая уст от лица и от рук ненаглядной Манон. У меня было намерение там же и умереть, но на второй день я рассудил, что после моей кончины её тело может стать добычей диких зверей. И поэтому я решил сначала её похоронить и потом дождаться смерти на её могиле. Я сам был уже недалёк от смерти вследствие истощения, вызванного голодом и раной, и только ценою больших усилий держался ещё на йогах. Мне пришлось прибегнуть к крепкому напитку, захваченному с собой; он придал мне достаточно сил… В том месте, где я находился, копать землю было нетрудно: кругом была степь, покрытая песками. Я разломил свою шпагу для того, чтобы было удобней работать, но руки оказались для меня гораздо полезнее клинка. Была вырыта глубокая могила; я опустил в неё Манон, тщательно закутав в свои одежды, защитившие её от песка… Я опустился рядом с ней на песок и долго смотрел на неё, никак не решаясь зарыть могилу. Но силы мои стали снова иссякать, я испугался, что потеряю их окончательно, ещё не завершив дела, и только тогда навеки предал земле её самое совершенное и пленительное создание».
О трагическом событии повествуется в объективной, обнажённо анализирующей все стороны и оттенки, даже почти деловой манере. В глубокое забвение горя вторгаются рассудительность и даже «низкие» детали — крепкий напиток, который придаёт силы, шпага, сломанная для удобства работы; герой даже отмечает, что песчаная почва облегчила его трагическое дело. Он чувствует голод, действует обдуманно и тщательно и, наконец, даже не умирает на этой пустынной могиле, но возвращается на родину…
В этом эстетически многогранном стиле повествования трагизм, конечно, не исчезает, не растворяется; он просто не выступает в чистом, концентрированном выражении, но освещает изнутри все частности, движется через них как не ослепляющий глаза и всё же видимый, осязаемый внутренний ток. Так создаётся своеобразное и незаменимое «обаяние» формы романа — формы, которая в книге Прево, разумеется, сложилась ещё стихийно и незавершённо. В шолоховской сцене похорон Аксиньи эти изобразительные принципы воплощены действительно осознанно и совершенно, предстают в неизмеримо более развитой и углубленной форме. Но в романе Прево, созданном за два столетия до того, новая художественность одержала, пожалуй, первую великую победу. «История кавалера Дегрие и Манои Леско» показала, в частности, что роман может занять законное и даже необходимое место в сфере большого искусства — в одном ряду с высокими трагическими драмами и поэмами. Собственно говоря, роман даже вытесняет эти жанры вплоть до начала Французской революции и — после эпохи романтизма, когда опять мощно возрождается в новой форме трагедия и поэма, — снова выходит на первый план (особенно в трагическом романе Стендаля, Эмили Бронте, Достоевского, Гамсуна).
——————————————————————————————————————————————-
Научиться писать любовные (в т.ч. эротические) и дамские романы можно в нашей Школе писательского мастерства: http://book-writing.narod.ru или http://schoolofcreativewriting.wordpress.com/
Редактирование (развивающее и стилевое) и корректура любовного романа: http://book-editing.narod.ru или http://litredactor.wordpress.com/
За общелитературными знаниями заходите на мой большой блог «Литературный наставник»: http://literarymentoring.wordpress.com/
Консультации развивающего редактора по сюжету, структуре, композиции, планированию любовного романа: Лихачев Сергей Сергеевич likhachev007@gmail.com
Как написать любовный роман 