Анн и Серж Голон
Всеволод Сергеевич Голубинов (псевдоним Серж Голон) родился 23 августа 1903 года в Бухаре, в семье русского дипломата. Отец его был российским консулом в Персии. Детство Всеволода прошло в богатстве и благополучии, но в 1917 году его судьба резко изменилась. Тем летом, когда Россия содрогалась от революционной бури, родители отправили четырнадцатилетнего мальчика учиться в гимназию в Севастополь. В наши дни, после буржуазного переворота девяностых годов, вновь перевернувшего русский мир, это уже не может показаться странным. В 1917 году работали гимназии и университеты, выходили научные труды, и очень многие юноши и девушки начали свою учёбу именно в этот год. Вспомним ещё, что люди той эпохи были воспитаны десятилетиями относительно мирной жизни. Даже революция 1905 года не смогла переломить отношение к миру, как к чему-то стабильному. Только мировая война потрясла представления европейцев и россиян. Но в 1917 году до её окончания было ещё далеко. Итак, подросток оказался один в охваченной революцией и войной стране. Но он сумел вырваться из хаоса и добраться до Марселя. Во Франции он соединился со своей семьей. В городе Нанси Всеволод Голубинов получил образование: он стал химиком и геологом, а к языкам, выученным в детстве, прибавил новые. Позднее, кроме геологии, он занимался и живописью. В молодости он много путешествовал, занимался геологическими изысканиями в Китае, Индокитае, Тибете, а в сороковых годах оказался в Конго. Здесь он и встретил свою судьбу Симону Шанжё. Она родилась в 1921 году в Тулоне в семье морского офицера. В шесть лет написала свой первый рассказ, а в восемнадцать лет опубликовала свою первую книгу «В стране за глазами». Премия за юношеский роман «Патруль невинного святого» позволила ей уехать в Африку, где она встретила своего будущего мужа Всеволода Голубинова.
Эти люди не могли не заинтересоваться друг другом. Роман, начавшийся между ними, вылился в глубокое чувство и вскоре они поженились. Жизнь в Конго, однако, становилась сложнее, супруги вернулись во Францию и поселились в Версале. Всеволод Голубинов, опытный геолог, не мог найти работу во Франции. Они попытались заниматься совместным литературным трудом, и выпустили книгу о диких животных («Le Coeur des Betes Sauvages»). Однако положение было трудным, кроме того, Симона к тому времени родила своего первого ребенка. И тогда она решила написать историко-приключенческий роман. К делу начинающая писательница подошла очень добросовестно.
Симона и Всеволод три года проработали в библиотеке Версаля, изучая исторические материалы, посвященные истории XVII века. Работа распределялась так: Симона изучала материал, строила сюжет и фабулу, составляла план, писала текст, а Всеволод заботился об историческом материале и консультировал её. Первая книга получилась объёмной — 900 страниц. Книга увидела свет в 1956 году. Из-за большого объема её издали в двух томах. Первый получил название «Анжелика, маркиза ангелов», а второй — «Путь в Версаль». Отправив ещё в 1953 г. в издательство свою первую книгу об Анжелике, Анна Голон получила категоричный ответ: «Читатель должен верить, что к написанию книги причастен мужчина. Его имя будет выглядеть серьёзней». Симона была не против, но Всеволод дал своё согласие не сразу. Он резонно утверждал, что книгу написала Симона. Однако издатели настояли на своём, и псевдоним «Анн и Серж Голон» получил право на существование. В Германии же на обложках книг стояло только имя Анн Голон. За первыми томами последовали ещё четыре, причём развитие сюжета шло по заранее составленному плану.
А жизнь продолжалась. В 1962 году, когда из печати вышли шесть книг, у Анн и Сержа Голон было уже четверо детей. Семейная жизнь сложилась счастливо, как и творческое содружество — подтверждением чему служат тринадцать книг об Анжелике, ставших интернациональными бестселлерами.
Литературное агентство, которому Анн продала права на «Анжелику», пользовалась ими, как своими собственными. Издатели, думающие лишь о коммерческой выгоде, позволяли себе нещадно изменять и резать тексты без согласия автора. Агент игнорировал просьбы Анн Голон согласовывать правки и ни в какую не соглашался заменить изображение распутной девицы, красующейся на обложке книги, на более глубокий и порядочный образ героини.
Пока автор пыталась вести бессмысленную борьбу с литагентством, Европу буквально захлестнула волна «анжеликомании»: только за первые две недели продажи в Германии «Анжелика» разлетелась двухмиллионным тиражом. Вот только Анн Голон даже не подозревала об этом… Несмотря на сумасшедший успех произведения, она получила мизерный гонорар. Оказалось, что книги печатались без соблюдения авторского права, как если бы Голон умерла полвека назад.
Аналогичная ситуация сложилась и в СССР. Достаточно привести такой пример: только в 1991 году было незаконно продано около 20 миллионов книг, которые не принесли писательнице с мировым именем ни копейки.
Помочь матери выяснить истинное положением дел по вопросам нарушения авторского права взялась дочь писательницы Надин. В 1991 г. от имени Анн Голон она возбудила дело против литагентства. В декабре 2004 года Анн Голон выиграла процесс – теперь права на «Анжелику» принадлежали только ей. Друзья помогли Анн и Надин создать своё собственное литагентство, которое сейчас занимается всеми правами на всемирно известную серию, борется с литературным пиратством и на законных основаниях строит отношения с новыми партнерами.
Шестая книга закончилась прибытием Анжелики в Америку. Действие происходило в штате Мэн, где находились поселения французских, английских и голландских колонистов, и в Канаде. И вот семья Голонов отправилась в США и в Канаду, чтобы собрать там материал для новых книг. Они прожили там несколько лет и собрали немало интересных сведений. Серж Голон напряженно работал как художник, занимаясь также химией красок.
Анн успешно трудилась над продолжением цикла. Вышли романы «Анжелика в Новом свете», «Искушение Анжелики». В 1972 Анн завершала роман «Анжелика и демон», Серж готовил очередную выставку своих работ, которая должна была состояться в Квебеке, куда и отправилась семья. Однако через несколько дней по приезде Серж неожиданно скончался, не дожив до своего семидесятилетия.
Всю жизнь писательница мечтала восстановить справедливость и познакомить читателей с истинной историей Анжелики. Она постоянно работала над обновленной версией книг об Анжелике. «Это моя кислородная маска», — так говорила писательница о своем любимом детище.
Роман «Анжелика» — первая часть знаменитой историко — авантюрной эпопеи о головокружительных приключениях Анжелики де Сансе де Монтелу, прекрасной покорительницы сердец, и её капризной, преисполненной коварных сюрпризов судьбе
Второй роман историко — авантюрной эпопеи повествует о приключениях Анжелики в трущобах парижского дна и изысканной роскоши двора Людовика XIV
Третий роман об Анжелики повествует о её отчаянной борьбе за жизнь и за восстановление честного имени невинно казнённого мужа
В четвёртом романе об Анжелики рассказывается о её приключениях в Марокко
События романа «Бунтующая Анжелика» происходят в глухих лесах Франции, где зреет восстание гугенотов против беспощадной власти короля
В поисках своего мужа Анжелика предпринимает полное опасностей путешествие к берегам Америки
Освоение Нового Света сопряжено с многочисленными трудностями: схватки с индейцами, укрощение дикой природы, холод и голод. Но Анжелика, несмотря ни на что, и в седьмом романе остаётся всё такой же прекрасной и манящей мужчин
Все дерзновенные замыслы и надежды Анжелики и её мужа Жоффрея де Пейрака в восьмом томе связаны с Канадой. Колонистам французам, англичанам, испанцам то и дело приходится вступать в неравный бой с суровой природой, отражать набеги индейцев, преодолевать религиозные предрассудки
Маленькая французская колония в Новом Свете процветает, благодаря предприимчивости и богатству Жоффрея де Пейрака. В Париже возник заговор, имеющий целью покончить с Жоффреем. За дело берётся коварная, порочная женщина, которую называют Дьяволицей. Об этом — девятый роман
Прекрасная и отважная, обольстительная и решительная. Знатная дама и разбойница. Мстительница и авантюристка. Возлюбленная и жена. Такова Анжелика, самая знаменитая книжная героиня XX века. История приключений Анжелики покорила весь мир. Фильмы, снятые по романам о ней, пользовались — и продолжают пользоваться — бешеной популярностью. Миллионы женщин с замиранием сердца следят за крутыми поворотами судьбы графини де Пейрак, вместе с ней рискуют и страдают, любят и дерзают, смело бросаются навстречу опасностям и не теряют надежды на счастье…
В одиннадцатом томе Анжелика зажигает уже в Канаде
В двенадцатом томе Анжелика вся в надеждах: без погони за любовью не было бы и всего сериала
Триумф Анжелики не значит конец сюжета. Будь во времена супругов Голон компьютеры, они успели бы написать ещё столько же томов о своей любвеобильной героине
Об историческом фоне в серии любовных романов «Анжелика»
Далеко не часто уделом любовного романа в поджанрах исторического и приключенческого становится быстрое и столь широкое распространение книги, как это случилось с романом французских писателей Анн и Сержа Голон «Анжелика». Романтическая героиня далекого XVII века давно завоевала внимание миллионов читателей. Многотомный роман, повествующий обо всех перипетиях захватывающей судьбы Анжелики, вышел в переводах на иностранные языки в сорока девяти странах мира. Секрет успеха «Анжелики», видимо, кроется не только в самой привлекательности данного жанра, а, скорее, в красочности отображаемой эпохи, в остроте занимательного сюжета, в увлекательном и лёгком историко-приключенческом повествовании, традиции которого восходят к Александру Дюма.
Авторы романа не только обращаются к веку «Трёх мушкетёров», но во многом стремятся повторять приёмы сюжетного построения, прославившие их создателя. Здесь та же увлекательность фабулы, тот же пёстрый калейдоскоп изменчивых судеб, неожиданных взлётов и внезапных крушений, те же роковые заговоры, хитроумные интриги и чудовищные преступления. Как и у Дюма-старшего, тайный замысел зреет в тиши министерского кабинета и находит своё продолжение в дворцовых палатах, в действиях наёмных убийц, в зловещем сговоре судейских чиновников.
К чести авторов «Анжелики», следует указать, что их поле зрения несравненно шире, чем у Дюма. Они ведут рассказ не только об оскудевшем французском дворянстве, но и о деревне, о крестьянах, о Париже и его рядовых обитателях, о преследованиях католиками гугенотов, о столкновениях передовой научной мысли со схоластическим мракобесием и фанатизмом.
Но несмотря на большую широту кругозора, демократический интерес к жизни простых людей Франции и горячее сочувствие к опальному свободомыслию весьма религиозного века, авторов «Анжелики» крепко связывает с прославленным романистом настойчивое пристрастие к затейливому сюжету, к такой сложной приключенческой фабуле, которая ведёт читателя от одной острой ситуации к другой, ещё более острой и запутанной. И разумеется, чрезмерное напластование необычных приключений, обилие захватывающих дух драматических сцен обеспечивает книге огромный успех у широкого читателя.
Однако порою в жертву увлекательности повествования приносится правдоподобие происходящего. Ради заманчивых эффектов запутанной интриги авторы вынуждены иногда пренебрегать достоверностью фактов, составляющих ткань исторического романа, тем, что является исторической правдой.
И в данном случае сам собой всплывает вопрос о законном и желательном взаимодействии между историческим романом и исторической наукой, далеко не новый вопрос о тех границах, в которых правда истории должна удерживать полёт творческой фантазии романиста.
В своем историческом труде «Век Людовика XIV» (век, которому посвящён и данный роман) великий Вольтер резко восставал против смешения литературы и истории, против искажения исторической действительности и её подчинения вымыслу художника. Столь же страстно Вольтер протестовал и против того, чтобы история народов и стран, история нравов и культуры подменяется историей королей и полководцев, трескучим перечнем завоеваний и батальных триумфов.
Столетием позднее другой французский классик выразил в своеобразной формуле своё отношение к изображению прошлого: «В истории для меня самое главное — анекдот». Словно «анекдот» употреблено здесь, конечно, в его старинном значении, речь идёт о сжатом изложении какого-то небольшого, но яркого факта. Слова эти принадлежат Просперу Мериме — автору блестящей «Хроники времён Карла IX», поразившему нас правдивым и мастерски точным воссозданием как духа, так и бытовых деталей отдалённой эпохи. Для Мериме главное — деталь, факт, случай, ситуация — та найденная в пыли забвения драгоценность, в волшебном фокусе которой скрещиваются лучи, влекущие от тени к свету наиболее характерные, подчас уродливые, но всегда подлинные и определяющие явления эпохи. И не случайно именно подбор подобных «анекдотов» сделал Мериме самым достоверным бытописателем трагической годины религиозных распрей. Тезис Мериме обязывал писателя тщательно и неутомимо отыскивать характерные черты и приметы времени. Верный данному требованию, художник-бытописатель Мериме доказал полную возможность гармонического примирения художественного вымысла и исторической правды.
Частичное влияние Мериме, как, впрочем, и Гюго, сказалось и на «Анжелике». Оно проявилось и в интересе к жизни различных слоев французского общества, и в богатой россыпи тех самых «анекдотов», которые отображают быт, психологию, верования и предрассудки подданных Короля-Солнце.
На страницах романа оживают разноликие уголки Франции с их своеобразным пейзажем, населяющие их люди со своими заботами и думами. Неприметные детали обстановки, живые диалоги сельских жителей, парижан и провансальцев доносят до нас неповторимое дыхание эпохи. Тонко передаётся местный колорит в описании родного края Анжелики — зеленых полупустынных, болотистых просторов Пуату, где речные заводи и узкие каналы врезаются в заросли густого кустарника, где влажный воздух и пьянящие ароматы боярышника и лесной ягоды, смешиваясь с болотными испарениями, слегка кружат голову.
Лишь несколько скупых, выразительных строчек рисуют Нотр-Дам-ла-Гард — старинный собор в Пуатье, но краткое это описание сродни мгновенно промелькнувшему полотну картины. Читатель словно бы видит, как бледные лучи заходящего солнца вдыхают жизнь в каменные цветы церковного орнамента.
В облике старого Парижа, совсем не парадном, а именно будничном, повседневном, ощущается и местный колорит, и историческая достоверность: загромождённые лавки, шумные мосты и берег Сены с её пристанями — лесной, сенной, хлебной, винной, где лежат штабеля брёвен, пирамиды бочек, целые бастионы мешков и вокруг снуют деятельные оборванцы…
В ткань романа не раз вклиниваются небольшие рассказы, не связанные с основной сюжетной линией. Но именно в них заключена бытовая правда, подлинная повесть о жизни простых людей XVII века. Непроглядный мрак безлунной летней ночи, когда ускользнувшая из замка маленькая Анжелика со своим деревенским приятелем Никола отправляется на ловлю раков, внезапно озаряют огненные сполохи, отразившиеся в воде. Зарево пожара и приглушённые расстоянием стрельба и вопли разрушают идиллию. Это банды возвращавшихся с войны наёмников и грабителей напали на деревню, оказавшуюся на их пути, оставляя после себя сожжённые, разграбленные хижины, убитых крестьян, изнасилованных женщин и девочек-подростков.
Бытовой правдой дышит и описание деревенской свадьбы, венчания в сельской церквушке, танца молодёжи на весеннем лугу и задорной, искристой фарандолы, срывающей с места и старых и малых своим звенящим хороводным ритмом. Верными штрихами передана обстановка свадебного пира, убедившего Анжелику, что отец невесты, крепкий хозяин, деревенский кабатчик дядюшка Салье, пожалуй, побогаче своего знатного сеньора и, уж во всяком случае, с большей уверенностью встречает завтрашний день, чем мессир барон де Сансе, отец Анжелики. Так резким контрастом картин воссоздаётся одна из трагических страниц истории французской деревни.
Сцена простодушного и искреннего деревенского веселья полярно противоположна картинам светских увеселений, в которых назойливый церемониал и жеманная вычурность заученных движений не оставляли места беззаботной радости, а обязательность почти каждодневных праздников превращала их в приевшуюся и утомительную процедуру.
Ветхое родовое гнездо баронов де Сансе изображено красками, напоминающими Вальтера Скотта и Теофиля Готье. В конце тинистого, обмелевшего рва возвышается серый, замшелый, подслеповатый замок, жалкое запустение холодных, продуваемых ветром залов, потрескавшиеся плиты пола, прикрытые подгнившей соломой, мыши, скребущиеся за панелями стен, скупой свет плошек и огарков в нескольких жилых комнатах, очаг, к которому по вечерам жмутся и господа, и слуги, и собаки…
Прямой противоположностью запущенной обители баронов де Сансе является утопающий в зелени нарядного парка дворец их кузена маркиза дю Плесси де Белльер — великолепное творение итальянских зодчих XVI века, поражающее простотой и легкостью архитектурных линий, портиками и воздушными арками, оплетёнными вьющимися гирляндами цветов. Но владельцы этой роскошной усадьбы редко наведываются в свою вотчину, предпочитая жить при дворе.
Два столь различных замка олицетворяют собой несходные судьбы двух слоев «благородного сословия» Франции — оскудевшего провинциального дворянства и осыпаемой королевскими милостями придворной знати. Тем самым открывается тема, представляющая собой как бы средоточие всего романа, его внутреннюю сердцевину. Речь идёт о сложной проблеме господствующего класса, о его экономическом и социальном положении в пору разложения феодализма, о военно-политической роли французской знати и дворянства, об их взаимоотношениях с монархией, обретающей после временных испытаний Фронды небывалое могущество.
Ещё более выразительно характеризуют провинциальное дворянство и придворную знать сами обладатели этих замков. Их облик, привычки, быт, их воззрения и, наконец, их собственные суждения воспроизведены в романе сочно и правдиво.
Отец Анжелики, барон де Сансе, — всегда в поношенной, затрапезной одежде, его гнетут вечные заботы о большой семье и недостаток денег. В тщетных попытках свести концы с концами обедневший барон обращается к разведению мулов. Как и всякая хозяйственная деятельность, это занятие считалось недостойным дворянина. Единственным спасением представляется получение королевской пенсии и должности для сына, которых злосчастный барон пытается добиться с помощью кузена — маркиза дю Плесси.
Этот последний олицетворяет собой знать переходной поры, уже жившую на подачки двора, но все ещё проникнутую пережитками сепаратизма. Диалоги двух кузенов — жалобы-просьбы разорившегося барона и поучения-отповеди чванного маркиза — интересны своей убедительной достоверностью и почти документальной точностью. Они ярко отображают различия в жизненном укладе и социально-политических воззрениях, характерные для оскудевшего провинциального дворянства и придворной знати.
Хроническая нехватка денег, повергающая в ужас старого барона, — сущие пустяки по сравнению с ежегодным дефицитом в 150 тысяч ливров, который знатный маркиз переносит вполне спокойно. И доход от его обширной вотчины, и 40 тысяч ливров годовых, положенные маркизу как камергеру короля и полковнику, никак не покрывают расходов этого вельможи. Перечень этих расходов говорит сам за себя: содержание полка, который пришлось навербовать, чтобы шестнадцатилетний сын маркиза мог стать полковником, траты жены маркиза на туалеты, особняк в Париже, резиденция в Фонтенбло, переезды вслед за двором, приёмы гостей, обновление гардероба и экипажей, жалованье прислуге…
И столь типичный для королевского приближенного баланс семейных доходов и расходов, и прозвучавшая в устах маркиза презрительная реплика: «Трудолюбие! Фи, какое низменное слово!» — ясно отражают и образ жизни аристократических тунеядцев, и вместе с тем глубочайшее их убеждение в том, что бог, закон и вековой обычай дают им невозбранное право расточать и проматывать средства, созданные трудом простых людей Франции.
Преподанный маркизом и бесполезный для его собеседника урок практической мудрости дополняется уроком политической мудрости, не менее типичным для воззрений придворных кругов.
Весть о том, что после долгожданного Вестфальского мира (венчавшего Тридцатилетнюю войну) надвигается новая война, ничуть не взволновала маркиза. Главное, по его мнению, в том, чтобы находиться в лагере тех, кто ведёт войну, но ни в коем случае не оказаться среди тех, кто от войны страдает.
Так, мимоходом, вскользь брошенной фразой точно формулируется волчье кредо дворян-завоевателей, убеждённых в том, что, сплотившись под королевским штандартом, став частью могущественной армии, они окажутся не жертвами войны, а, напротив, теми, кто вместе со славой, чинами и наградами пожнёт на полях сражений обильную жатву.
И в то же время маркиз дю Плесси, как и многие люди его круга, далёк от всякого патриотизма. Живя за счёт королевской казны, он продолжает взирать на политические события сквозь призму отживших феодальных представлений. Он не сомневается в том, что знатный сеньор вправе связывать себя вассальными узами и политическими обязательствами не только с французским королем, но может вести тайный торг с любым иноземным государём. Он без тени возмущения рассуждает о военной и денежной поддержке, которую враг Франции, испанский король Филипп IV, предлагает французскому принцу Конде и французскому маршалу Тюренну, главарям мятежного движения Фронды. Возникновение Фронды маркиз объясняет тем, что чиновники парламента (высшего судебного учреждения Франции) возомнили себя в споре о налогах защитниками народа, для которого баррикады — истинное развлечение, а не в меру активные дамы-аристократки просто обожают всякие заговоры, в результате чего Париж превратился в бурлящий котёл.
В истории Фронды обычно различают два потока событий: «Фронду парламентскую» и «Фронду принцев». Однако в ней участвовали не две, а три силы. Именитые и состоятельные чиновники парижского парламента не мирились с новыми разорительными налогами и с особым ожесточением противились поборам, фактически лишавшим их наследственных доходных должностей. Несовершеннолетие короля, общее недовольство податным гнётом, непопулярность первого министра — итальянца Мазарини — и, наконец, разлад между парламентом и королевой-регентшей — всё это открывало дорогу выступлениям высокородных принцев, их алчности и честолюбию.
Но была и третья сила — подавленные нуждой и бесправием народные массы. Парламентские дельцы сумели выдвинуть решительную программу преобразований именно потому, что нашли опору в активности разгневанных масс. Кульминацией Фронды стал день, когда труженики Парижа воздвигли на улицах столицы 1200 баррикад. И парламентские чиновники, и даже кое-кто из принцев крови пытались в узких, своекорыстных интересах использовать революционную энергию масс. Они видели в народе не союзника по борьбе, а лишь слепое орудие их собственных замыслов. Но в ходе событий народ вышел из повиновения. Для заправил движения он оказался уже не послушным и полезным, а сокрушительно опасным орудием. Недаром в 1652 году плебейские массы Парижа, ворвавшись в ратушу, перебили там ненавистных парламентских и муниципальных чиновников. Затянувшаяся Фронда привела к разорению страны и показала её зачинщикам полную бесперспективность дальнейшей борьбы, а стало быть, неизбежность компромисса с королевской властью.
Фронда, по мнению авторов романа, пришла к концу, так как все участники обессилели в борьбе. Это-де дело прошлого, однако «достаточно малейшего ветерка, чтобы тлеющий огонёк вспыхнул ярким пламенем» Значение Фронды здесь явно переоценивается. Эти слова произносит адвокат Дегре летом 1660 года. Разумеется, в то время, когда Людовик ещё не вошел в полную власть, никто не мог знать, как пойдут события дальше, и, конечно, современник событий не в состоянии был предвидеть оценку, которую Фронде дадут в XX веке. На фоне трагедии гугенотских войн Фронда выглядит зловещим фарсом последышей феодального сепаратизма. Не в пример гугенотским повстанцам XVI века фрондировавшие принцы даже не помышляли о сокрушении монархии. Не имея ни политической цели, ни общей программы, они действовали порознь, как военные авантюристы. Гугенотские войны XVI века шли под знаком соперничества де Гизов и Валуа. Де Гизы отнюдь не помышляли о свержении монархии, не хотели они и феодальной раздробленности, они сами пытались занять престол и править страной. В XVII веке во время Фронды претендентом являлся, например, брат Людовика XIII Гастон Орлеанский. Другие стремились ограничить власть Мазарини. Однако нельзя не обратить внимания на совпадение по времени Фронды и английской буржуазной революции. Глядя на события в соседней стране, французы не вправе были недооценивать всё, происходившее дома. Сражаясь то под королевским знаменем, то против короля на деньги иностранного государя, каждый из них пытался в мутной воде неурядиц выловить наибольшие выгоды для себя лично.
Фронда была не зарницей, предвещавшей новые пожары, а угасавшим отблеском прежних мятежей. В наступившем шестидесятилетнем безветрии единоличного правления Короля-Солнце погасло даже всякое тление оппозиционности.
В отличие от средневековья, когда «рассеяние суверенитета» выражалось в том, что его носителями выступали сеньоры — властители феодальных полугосударств, середина XVII века ознаменована небывалой концентрацией власти. Королевское правительство окончательно и безраздельно подчиняет себе все провинции страны, все отрасли управления. Наступает полное торжество классического французского абсолютизма. И его олицетворением становится уже не первый министр, как было при Ришелье и Мазарини, а молодой Людовик XIV, который вознамерился не только царствовать, но и управлять, и после смерти Мазарини сам взял на себя роль первого министра. За несколько лет до смерти Мазарини, ещё в 1655 году, на заседании парижского парламента внезапно появился юный король. Он примчался из Венсенского леса в охотничьем костюме, для того чтобы в самой резкой форме запретить в парламенте всякое обсуждение изданных королём эдиктов. Именно там и именно тогда с уст короля сорвалась запальчивая фраза: «Вы напрасно думаете, будто государство — это вы!.. Нет, государство не вы, а я!» В дальнейшем эти случайно обронённые слова были превращены в государственно-правовую догму абсолютизма.
На протяжении многих столетий нашей эры история европейских государств не знала государя, который обладал бы такой безграничной полнотой власти, вызывал бы такое раболепное преклонение, доходившее почти до обожествления.
Большая часть весьма долгого правления этого государя (его царствование длилось с 1643 по 1715 г., а единоличное господство — с кончины Мазарини, то есть с 1661 г.) стоит под знаком военных и дипломатических успехов и является периодом преобладания Франции не только в межгосударственных отношениях, но и в сфере культуры — литературы и искусства.
Решение загадки необыкновенного могущества короля, разумеется, нельзя видеть в личных качествах Людовика, который отнюдь не был гением. И хотя он являлся человеком крепкого, волевого чекана и, бесспорно, высокой работоспособности, вдумчивые биографы справедливо дают скромную оценку его умственным способностям и талантам. Но даже обладай король Людовик гениальностью, это не могло бы служить объяснением происшедшей во Франции политической метаморфозы.
Её причины неизбежно должны были корениться в неумолимых процессах внутреннего развития, постепенно преображавших жизнь страны. Быстрое утверждение неограниченного полновластия Людовика XIV только на первый взгляд стоит в вопиющем противоречии с духом мятежных десятилетий, предварявших его возвышение. Скорее наоборот: знать, дворянство, горожане, вся истомлённая неурядицами Франция увидели в сильном монархе «носителя порядка в беспорядке» (Энгельс).
Подобострастное преклонение перед королём явилось итогом всей вековой эволюции господствующего класса, выражением его социальной психологии.
Во Франции крупные и мелкие сеньоры давно отказались от ведения самостоятельного хозяйства. Та неизменная рента, которую они получали от крестьян, по мере обесценения денег понижалась в своем реальном значении. К середине XVII века она покрывала не более 25-30 процентов бюджета дворянской семьи. Но обедневшие владельцы потускневших гербов по-прежнему с презрением отвергали всякую мысль о труде, о деятельности, несовместимой с потомственной честью воина-дворянина.
Дюма не выдумал д’Артаньяна. Он лишь дал имя и поднял на котурны приключенческой романтики нищего и высокомерного, легкомысленного и храброго дворянина, подобного тысячам, десяткам тысяч таких же, как и он, провинциальных дворян, гонимых нуждою под королевское знамя. Дюма не выдумал д’Артаньяна, поскольку человек с таким именем существовал, и, более того, сделал успешную военную карьеру. Разумеется, реальный Шарль де Батц д’Артаньян имел мало общего с литературным персонажем, но некоторые эпизоды, в частности, история ареста Фуке, — достоверны. Их должна была кормить война, служба в войске или при дворе. То, чего уже не могла дать дворянину его сеньоральная рента, отныне должна была дать рента централизованная. Рядовые дворяне, а следом за ними и знатные сеньоры увидели единственное спасение в том, чтобы мощный насос королевской казны бесперебойно выкачивал средства из города и деревни, и за счет этих средств на покорно склонившиеся перед королем-кормильцем и повелителем головы вельмож и дворян день за днём изливался благодатный дождь щедрых подачек. Разорённое падением сеньоральной ренты, отрешившееся от всякой хозяйственной роли, презиравшее труд и скованное сословными предрассудками «героической лени» (Маркс) дворянство не только было обречено на обязательную службу при дворе, но и скатывалось до неизбежного прислужничества королю; двор, казна и войско отныне олицетворяли собой кормушку, защиту привилегий и надежды на успешную карьеру.
Авторы романа пытались показать, что перед дворянской молодежью открывались иные пути и возможности. Старший брат Анжелики, убегая в Америку, признаётся сестре, что ему стыдно своих привилегий и чужбина манит его именно потому, что там он сможет с пользой применить свои силы. Младший брат Анжелики Гонтран, порвав со всеми семейными традициями, становится подмастерьем цеха бродячих художников. К сожалению, оба брата Анжелики лишь литературные образы. В исторической действительности XVII столетия они могли представлять редчайшее исключение. Их поколение было прочно связано паразитическим чванством и сословными предубеждениями.
Сухие протоколы парижского суда повествуют о молодом дворянине, которому бедность мешала иметь слугу. Поздним вечером, в непогоду и дождь он, вооружённый, подстерегал случайного прохожего и под дулом пистолета вел его к себе. Там он отдавал своей трепетавшей от страха жертве три приказания: «Стащи сапоги!», «Постели постель!», «Убирайся вон!». Герой судебной хроники мог промокнуть до костей на своём посту, но никак не мог улечься спать, подобно жалкому ремесленнику, без слуги. В неправдоподобном уродстве этого подлинного факта, как в капле воды, отразилось всё убожество социальной психологии дворянства. Но убожество это имело свои глубокие истоки и свою необоримую вековую силу. Дворяне и знать всех рангов стремились служить в королевских полках, а если удастся, состоять при дворе, посещение которого было первым условием успеха. Однажды Людовику XIV доложили, что некий маркиз убит солдатской бандой. Повторив имя маркиза, король пренебрежительно заметил: «Это, видимо, был ничтожный человек. Я ни разу не видел его при дворе!»
Ещё Гегель заметил, что история, повторяясь, пародирует трагедию в фарсе. Яркий тому пример — род принцев Конде. Конде — полководец гугенотских войск в XVI веке — был близок к тому, чтобы ниспровергнуть монархию и вернуть Францию к феодальной раздробленности. Другой Конде в годы малолетства Людовика XIII обнажил шпагу мятежника лишь для того, чтобы снова вложить её в ножны после получения даров короны. В детские годы Людовика XIV «великий Конде» (тот самый, что и в романе) прославил себя победами при Рокруа и Лансе. Во главе королевских войск он осаждал восставший Париж. Позднее, как один из участников «Фронды принцев», он повёл против Франции испанские полки. Арестованный, прощённый, затем заочно приговорённый к казни, снова прощённый, он в 1659 году, смирившись, поспешил преклонить колени перед Людовиком XIV и с той поры, как уверяет Сен-Симон, стал «самым низким из придворных» короля. Но сын его превзошел отца в угодливом подобострастии. За дверью королевской опочивальни он облюбовал крышку сундука, чтобы, заняв ночью эту исходную позицию, утром ранее других придворных оказаться перед благосклонным взглядом монарха, сулящим милость или подачку, первым приветствовать Короля-Солнце! Судьбы нескольких Конде лишь отражают закономерную эволюцию дворянства и знати.
Отрывок из книги «Триумф Анжелики»
Селена: fornarina пишет: Обширный пласт поклонниц «Анжелики» в нашей стране — результат миллионных тиражей рубежа 90-х, когда «Анжелика» по недоразумению оказалась для наших бедных женщин каким-то откровением и секс-триллером:). Тем более в основном в плохих и покоцанных переводах, вполне добротного стиля оригинала не передающих. Ситуация прелюбопытная, но к литературному процессу отношение имеющая мало. А знаете, мне это напомнило такое явление как культовое кино. Мне кажется, что вполне это может быть применимо к такого рода литературе как любовно-приключенческая. В википедии есть такое определение культового кино: «это фильм, который, как правило, не имеет массовой популярности и успеха, но пользуется огромной популярностью в узком кругу преданных поклонников.» Там же цитируется какая-то газета: «Понимание культового фильма определяют следующие факторы: продолжительность воздействия, сила воздействия и притягательность. Повторный просмотр культового фильма не уменьшает его притягательности и привлекательности, и даже мы способны находить в нем нечто новое, открывать сюжет и героев в новом ракурсе. К таким фильмам поклонники возвращаются вновь и вновь в течение всей жизни, продолжая находить новые идеи и пищу для ума. Эти кинокартины способны воздействовать на огромную аудиторию зрителей, расширяя сферу своего влияния как в географическом, так и в социальном плане. Чувства, которые они пробуждают в нас, это просто одобрение, но и страсть, переживание и преданность.» Или вот про социальную значимость: «Слово «ку́льтовый» также может быть применено к произведениям искусства или их творцам, определившим образ эпохи, как характеристика социальной значимости и социальной действенности художественного творчества» Может, сильно я загнула. Но видится мне в этом какая-то сермяжная доля Девушки, а кто-нибудь знает, насколько читаема «Анжелика» у себя на родине?
Daria: Селена пишет: Поэтому я не вижу противоречия в том, что одно и то же произведение может иметь как художественную ценность, так и прикладное значение, развлекательность. Да, конечно, может. А может и нет. Скажем, Гойя был придворным живописцем, его задача состояла в том, чтобы писать портреты членов королевской семьи. Если портрет модели понравился — хорошо. Никто не вдавался в глубины искусства художника. А позже эти портреты признаны произведениями искусства, в музеях выставляются. Из музыки сравнения напрашиваются. Моцарт писал свои оперы и фортепианные концерты для того, чтобы развлечь знатную публику. А теперь его концерты и оперы — образцы музыкального совершенства. Про Дюма здесь кто-то писал, что он тоже публику развлекал своими романами-фельетонами, а сейчас их включают в классику. Можно писать всякие пустячки, а на выходе плучить шедевр, а можно целенаправленно замахиваться на шедевр, а получить черт знает что. Конан Дойль писал рассказы о Холмсе ради неплохих гонораров в одной газете и никогда серьезно не относился к этому своему персонажу, при этом лучшим своим произведением считая некий исторический роман о войне алой и белой розы, который давно уже никому не нужен в отличие от его бессмертного героя. 🙂 А у Дюма есть как великолепнейшие вещи, так откровенная ерунда. Т.е. я к тому, что равлекательность не равно посредственность, но и высоколобость тоже не равно шедевр. Дело не в форме, а в содержании. Селена пишет: Не прочитал и забросил — а прочитал и запомнил. Поэтому я и назвала его шедевром в своей развлекательно-приключенческо-терапевтической нише. Пациент скорее жив. И жить будет, я думаю Ну, конечно, скорее жив, чем мертв! С этим никто не спорит. 🙂 И среди прочих дамских романов, как Вы верно заметили, развлекательно-терапевтического значения, это и впрямь очень качественная вещь. Но при всем при этом это еще не повод ставить «Анжелику в один ряд с шедеврами мировой литературы. Это просто по сути разные явления. Селена пишет: Я тут задумалась сразу: а всякие майн риды, сабатини, дефо, верны и другие — это представители классики, они приобщают к высокому? Если классики, то какой? Место «Анжелики рядом с ними? Сложно так сразу сказать, особенно учитывая, что у одного автора могут быть совершенно разного уровня вещи. Хотя правда и то, что перечисленные авторы идут «на ура» в основном в подростковом возрасте, а дальше, как правило, уже не интересны. Так что книжки всякие нужны, книжки всякие важны. Но и адекватно оценивать объективную значимость той или иной вещи тоже немаловажно.
fornarina: Селена пишет: Насчет того, что к высокому не приобщает — это конечно, не ужасно. Я тут задумалась сразу: а всякие майн риды, сабатини, дефо, верны и другие — это представители классики, они приобщают к высокому? Если классики, то какой? Место «Анжелики рядом с ними? Дефо в другом ряду:). А «Анжелика» — нет, не в этом ряду. Приключенческая литература — это то, что с удовольствием и пользой для себя прочитывает нормальный подросток. А это дамский роман, причем, по моему глубокому убеждению, совершенно не чтение для девочки-подростка. Мужчина же в любом возрасте эту книгу читать за редким исключением не будет. Гендерная литература не становится классикой:). Селена пишет: не думаю, что эта книга исключительно для развлекухи :)) Нет, конечно, она, в отличии от фильма, задумывалась с идеями. Но они в основном устарели… Селена пишет: Девушки, а кто-нибудь знает, насколько читаема «Анжелика» у себя на родине? Я специально не спрашивала (а было бы интересно), но, помнится, вся это история с переделкой была затеяна на фоне полной потери популярности, хотя книжки (с которых Голон не получала дохода) продолжали издаваться. Последние книги были изданы мизерным тиражом и не переведены. Анн с Надин сочли, что это результат заговора (теней:))), а я вот думаю, что последние книги все же за пределами критики, это просто рыночно некудышный товар, а основная часть серии так и продавалась понемножку, как оно и должно быть. Я же говорю, это просто нормальная потеря популярности в связи со сменой конъюнктуры.
Olga: fornarina пишет: Но частью классической французской литературы эта серия не стала, а теперь и не станет по целому ряду причин. Просто такова реальность. Я тут наткнулась на публикацию на французском языке автора,к оторый пишет о женской сентиментальной литературе. Ну, думаю, сейчас про Голон уж начитаюсь, про кого как не про нее там писать! И что вы думаете, в достаточно длинной статье о ней всего один абзац вместе с Бенцони и еще каким-то неизвестным мне писателем. Сказано только про сексуальность героини (вероятно с точки зрения автора той статьи это и был вклад Голон в развитие французской сентиментальной литературы).
Olga: Daria пишет: У Голон же получилась парочка литературных идолов, которые сегодя на пъедестале, а завтра никому не нужны. Размышляя над этим все больше прихожу к выводу, что если в Анжелике еще присутствует какая-то самобытность, то де Пейрак в основном искусственно сделанный персонаж, собранный как пазл, как в одной песенке пелось, чтоб не пил, не курил и цветы всегда дарил… Daria пишет: Вполне возможно. 🙂 «Анжелика» будет представлять интерес для узких специалистов, как одно из культурных явлений 20 века, как Стефани Мейер с ее вампирами — 21-ого. На сегодняшний момент студенты могут учиться на новом издании как не надо издавать художественную литературу. В зоне особого внимания именно издательские элементы — предисловия, примечания, аннотации.
Olga: Daria пишет: И среди прочих дамских романов, как Вы верно заметили, развлекательно-терапевтического значения, это и впрямь очень качественная вещь. К слову вспомнилось, на форумах сугубо любовных романов, мне показалось, в топе в основном совсем другие писательницы и другие герои. Да и не только на форумах, вон про Нору Робертс, Лизу Клейпас пишутся литературоведческие статьи, изучается их творчество, а где же Голон?
Leja: Olga пишет: де Пейрак в основном искусственно сделанный персонаж, собранный как пазл, как в одной песенке пелось, чтоб не пил, не курил и цветы всегда дарил…
Селена: Скажем, в 90-е годы «Анжелика» была популярной, как и все западное, а также как первоисточник фильма. А сейчас ее известность — это остаточное явление, она популярна среди тех, кто тогда был очень юн? Или это сугубо наше национальное явление: как-то особенно задевает эта история именно дам с территории бывшего СНГ? Другое у нас воспитание, устои, взаимоотношения с мужским полом?
Daria: Olga пишет: Сказано только про сексуальность героини (вероятно с точки зрения автора той статьи это и был вклад Голон в развитие французской сентиментальной литературы). Ну, если говорить именно о сентиментальной литературе, то в общем-то, так оно и есть. У Голон секс — своего рода ритуал. В отличие от большинства ЛР, где подробно описываются фантазии дам бальзаковского возраста, в «Анжелике» эти сцены полны, так сказать, эзотерического смысла. :))) Olga пишет: де Пейрак в основном искусственно сделанный персонаж, собранный как пазл, как в одной песенке пелось, чтоб не пил, не курил и цветы всегда дарил… Про пазл очень точно подмечено. Там даже недостатки описаны таким образом, что все это кажется еще более офигительным. В Пейраке столько всего понапихано, что про него вообще сложно что-либо определенное доказать (вспоминаются все наши споры по поводу этого персонажа), потому как на всякое «а он то» обязательно найдется «а вот здесь он это». Но при всей своей многоликости он остается совершенно безликим. Не хватает в нем внутренней наполненности. Такие суперхаризматичные, самодостаточные, сверхдеятельные дяденьки хороши в качестве героев 2 плана, сугубо для перцу. :))) А главному герою все же неплохо быть живым человеком. Olga пишет: В зоне особого внимания именно издательские элементы — предисловия, примечания, аннотации. Там у самого текста пропали необходимые элементы художественности, а позиционирование, кстати, еще не самое бездарное, бывает и хуже. Выпусти то же издательство старую версию в точно таком же виде — уверена, пошло бы значительно лучше. Селена пишет: А сейчас ее известность — это остаточное явление, она популярна среди тех, кто тогда был очень юн? По моим наблюдениям — в основном да, среди тех, чья юность пришлась либо на 70-е (когда впервые были опубликованы 1 и 6 том), либо на 90-е, когда «Анжелику» кто только не издавал в самых разных видах. Селена пишет: как-то особенно задевает эта история именно дам с территории бывшего СНГ? Другое у нас воспитание, устои, взаимоотношения с мужским полом? Да просто у нас было более традиционное отношение к сексу, чем тогда на Западе. Вот книга и воспринималась как эротическое откровение. Сейчас, конечно, уже все одно, поэтому «Анжелика» и обложки уже имеет более приличные. 🙂 И не так уж неправы были те издатели, которые массово лепили этим книгам обложки с явным сексуальным подтекстом. Потому как для общества, где секс еще остается в сфере интимного, а не общественного, Анжелика и правда была скорее «про это», чем про любовь. А то им, понимаете ли, поголовное непонимание в вину вменяли.
fornarina: Olga пишет: К слову вспомнилось, на форумах сугубо любовных романов, мне показалось, в топе в основном совсем другие писательницы и другие герои. Да и не только на форумах, вон про Нору Робертс, Лизу Клейпас пишутся литературоведческие статьи, изучается их творчество, а где же Голон? О, видите, как интересно. Вот совсем не знаю этой литературы, так получилось, Анжелику-то прочла вдоль и поперек только благодаря вам, милые дамы, — а то где бы я еще взяла легкое чтение на вполне приятном французском языке:)? Так что большое спасибо:). То есть у меня вполне лабораторно-чистый случай: я могу оценить Анжелику не в контексте любовно-исторического романа (я не в курсе), а просто как книжку. И проблема именно в том, что хороший стиль, талант придумать и описать интересный характер заранее обречены на то, чтобы остаться, в общем, неоцененными, из-за очень примитивной структуры дамского романа. Тут кто-то из Проппа отрывок приводил, прямо в точку. Так что тут противоречие по сути. Селена пишет: А сейчас ее известность — это остаточное явление, она популярна среди тех, кто тогда был очень юн? В основном, думаю, да. Воспринималось как откровение с придыханием, чему автор бы очень удивился. Daria пишет: Такие суперхаризматичные, самодостаточные, сверхдеятельные дяденьки хороши в качестве героев 2 плана, сугубо для перцу. :))) А главному герою все же неплохо быть живым человеком. Вот забредет одна наша знакомая, и пойдут клочки по закоулочкам:)))
Daria: fornarina пишет: Тут кто-то из Проппа отрывок приводил, прямо в точку. Вы имеете в виду вот это? «Архетипической для любовного романа в большинстве вариантов является сказка о Золушке со всеми ее перипетиями». Сюжет и романа, и сказки построены вокруг приключений героини, представляющих собой успешное прохождение испытаний на пути к замужеству, «и в этом аспекте розовый роман, конечно же, сказка о женской инициации», о своего рода социальном росте, изменении статуса, субъектной позиции.В героине важно лишь то, что она всегда хороша собой и наделена сногсшибательной сексуальностью. Это ее основная характеристика. Все строится вокруг сексуальности, которая выступает в качестве базовой ценности мира, реконструируемого в романах. Именно сексуальность — т.е. наличие желания и сексуальная привлекательность выступает в качестве основного средства достижения целей, решения проблем, формирования отношений с окружающими. Герой является воплощением силы во всех ее проявлениях. Он обязательно успешен в социальном плане и умеет решать разного рода проблемы. Герой может иметь вспыльчивый характер, иметь «плохую» репутацию, чаще всего опасного для женщин ловеласа. Его образ противоречив: он воплощает в себе мечты о защитнике и покровителе и, одновременно, таит опасность. Герой поначалу несколько пугает героиню, ибо она полагает, что не может контролировать ситуацию — героя, себя, обстоятельства». fornarina пишет: Вот забредет одна наша знакомая, и пойдут клочки по закоулочкам:))) Да мы со знакомой тут уже неоднократно перетирали, и я даже решила для себя, что ее Пейрак мне очень даже нра, а вот голоновский как-то нет. 🙂 Тут же в чем главный прикол с подобными персонажами, — из них очень удобно создавать кумиров. Они полны атрибутов, которые нравятся женщинам самых разных возрастов, а внутри пусто. Получается такой вариант литературного приспособленчества: каждая читательница акцентирует внимание на тех атрибутах, которые больше по душе именно ей, а начинку додумывает. К слову, будь эти атрибуты несколько другими (ну, мне просто никогда особо не нравились мужественно-брутальные понты), может и у меня снесло бы крышу, в 14 лет-то. :))) Тут ведь действительно очень талантливый вариант.
fornarina: Daria пишет: Вы имеете в виду вот это? Ну да. Вроде бы очевидные вещи, но я не литературовед, специально не задумывалась. Мне нравится, когда хорошо формулируют:)). Кстати, не исключено, что и женские романы в процессе подготовки очень даже были начитаны. Daria пишет: и я даже решила для себя, что ее Пейрак мне очень даже нра, а вот голоновский как-то нет. 🙂 Кстати, да, я вспомнила, было такое дело:). Т.е. получалось куда симпатичней, чем черным по белому:).
Leja: fornarina пишет: Вот совсем не знаю этой литературы, так получилось, Анжелику-то прочла вдоль и поперек только благодаря вам, милые дамы, — а то где бы я еще взяла легкое чтение на вполне приятном французском языке:)? Так что большое спасибо:). То есть у меня вполне лабораторно-чистый случай: я могу оценить Анжелику не в контексте любовно-исторического романа (я не в курсе), а просто как книжку. Да,у меня то же такой случай. Никогда не читала женских романов,кстати даже Джейн Ейр не смогла добить. Пыталась пару раз-нет не могу,не лезет. А Анжелику у мамы на полке нашла. Мама сказала,что унесенные ветром лучше,но это красивая сказка. А герой там прям такой растакой. Начала читать,первые три на ура,потом все тяжелее. Хотя Путь в Версаль меня как-то особо не тронул. Что касается темы,то особой художественной ценности в книге не вижу. Да,первые книги не слишком пересахарены,но к концу и это появляется. Главный герой какой-то ненатуральный. А вот исторический фон и второстепенные персонажи мне часто нравятся. Первым крайне успешно вплетать выдуманных персонажей в историческую канву начал Дюма,так что сама идея не нова,сюжетные коллизии часто притянуты за уши. Героиня даже на едине с собой не бывает предельно искрення и часто противоречит своим словам или поступкам. Анжелику можно было показать живее и веселее. Мы могли бы вместе с автором смеяться,радоваться за героиню,осуждать,переживать,но чрезмерный пафос лишает этого.Вспоминается Бекки Шарп-мне было крайне приятно читать о молодой выскочке,не злой по натуре,но часто совершающей некрасивые поступки. Или напротив-Эмили-воплощение добродетели,но и в ней мы видим червоточины. Они живые. А здесь такого нет. Украшающая седина-это смешно,время берет свое,и что еще хуже чужое:))) А еще очень смешит,то что несмотря на беспорядочные связи анжелика беременеет только в выгодные для нее или для сюжета моменты. За время прибывания на парижском дне она так и остается с двумя детьми,зато от Фила сразу рожает,а потом теряет проблемного ребенка. Ну неужели Николя и Огр думали о контрацепции? После востока выгодно теряет ребенка Колена,чтоб потом с Ж проблем и выяснений лишних не было,Онорина-ее кара за убийство сына,в Америке опять рожает только когда сама уже хочет. Все ИХМО. Зато после вашего Форнарина описания, руки потянулись скачать грозовой перевал
fornarina: Leja пишет: А вот исторический фон и второстепенные персонажи мне часто нравятся. Ну да. Они же без идеологической начинки… Leja пишет: Они живые. А здесь такого нет. Да, не очень… Я где-то про это писала, если бы выкинуть из Анжелики две трети того, что Анн Голон в нее от большой любви понапихала, то есть хотя бы без талантов полководца и государственного советника Короля-Солнце, а в последних книгах — еще и богослова и борца с бесами , то можно было бы слепить такую вполне себе житейскую женщину, неглупую и незлую, но без тормозов, которой можно было бы сопереживать, и было бы ничего. Ну вот она в части про Ла-Рошель относительно похожа на человека:). А так-то у нас СВЕРХЖЕНЩИНА. То есть пиши пропало… Ну, видите, нам с Вами нужен живой герой, чтобы можно было себя с ним соотнести, а кому-то нужна сказка и Мэри-Сью, чтобы восхищаться какой-то необыкновенной жизнью со сверхлюдьми, которая где-то там в сияющем далеке есть, в то время как ее ну абсолютно нету, да и пес с ним:). Так что я за старину Дегре:). Вопрос личного выбора:). Leja пишет: А еще очень смешит,то что несмотря на беспорядочные связи анжелика беременеет только в выгодные для нее или для сюжета моменты. Да, это смешно, особо с Николя. Но на самом деле такое бывает, даже с совершенно здоровыми женщинами. Leja пишет: Зато после вашего Форнарина описания, руки потянулись скачать грозовой перевал Так и замечательно! Потом поделитесь, хотя там сопереживать в некотором смысле некому…Только лучше книжку возьмите, оно того стоит:).
Leja: Эх,на выходных еще раз перечитала первый том,а все-таки он и третий самые лучшие ИХМО fornarina пишет: Так что я за старину Дегре:). Вопрос личного выбора:). Да,я тоже писала Дегре и в фильме и в книге мне очень понравился. Кстати,а вам понравилась Ярмарка Тщеславия? А как относитесь к Достоевскому?
——————————————————————————————————————————————-
Научиться писать любовные (в т.ч. эротические) и дамские романы можно в нашей Школе писательского мастерства: http://book-writing.narod.ru или http://schoolofcreativewriting.wordpress.com/
Редактирование (развивающее и стилевое) и корректура любовного романа: http://book-editing.narod.ru или http://litredactor.wordpress.com/
За общелитературными знаниями заходите на мой большой блог «Литературный наставник»: http://literarymentoring.wordpress.com/
Консультации развивающего редактора по сюжету, структуре, композиции, планированию любовного романа: Лихачев Сергей Сергеевич likhachev007@gmail.com
Как написать любовный роман 